Книга Медвежье озеро - Эрин Хантер

Склонившись над Уджураком, Луса торопливо провела языком по его носу и морде.

— Просыпайся, Уджурак! Пожалуйста, просыпайся, — попросила она.

Но глаза Уджурака оставались закрытыми. Если не считать порванной в нескольких местах шкуры, очевидно, пострадавшей при падении на ветки колючего кустарника, на теле медвежонка не было никаких ран. Токло впился когтями в землю. Уджурак должен немедленно проснуться, иначе он заснет навсегда, как Тоби!

Подавшись вперед, Токло обнюхал шерсть маленького гризли, но не почувствовал уже знакомого острого запаха приближающейся смерти. Может быть, Уджурак все-таки выкарабкается! Оглушенный радостью, он закрыл глаза и открыл их только тогда, когда услышал крик Лусы:

— Он приходит в себя!

Грудь Уджурака всколыхнулась, глаза приоткрылись.

— Уджурак! — ахнула Луса. — Ты можешь встать?

Маленький гризли непонимающе заморгал.

— Что случилось? Где…

Он попытался встать, но неуклюже завалился набок, тоненько взвизгнув от боли.

— Тебя сшиб огнезверь, — сказал Токло.

Кажется, Уджурак его не услышал. Глаза его снова закрылись, и он снова заскулил, а перепуганная Луса принялась обнюхивать все его тело.

— Кажется, все кости целы, — заверила она, поглаживая Уджурака лапой. — Попытайся встать, Уджурак. Нужно уйти отсюда. Сейчас мы найдем какое-нибудь укрытие.

— Я не могу! — простонал Уджурак.

— Нет, можешь, — ответила Луса и, наклонившись, лизнула его в морду. — Вспомни, как ты был гусем и летел над землей на своих сильных и быстрых крыльях? Ты можешь все, Уджурак.

— Но… я больше не гусь, — пробормотал Уджурак, но все-таки с усилием попытался приподняться на лапы.

— Обопрись о меня, — бросилась к нему Луса, подставляя плечо. — Здесь неподалеку есть уютный овражек.

Пошатываясь и спотыкаясь, Уджурак с помощью Лусы доковылял до низинки, укрытой плотными зарослями ягодного кустарника.

Токло шел за ними следом.

— Уджурак, расскажи мне про целебные травы, — попросил он. — Я разыщу для тебя то, что нужно.

— Не… помню, — пробормотал Уджурак, закрывая глаза. Он в изнеможении опустился на землю и затих.

Луса склонилась над ним и сочувственно покачала головой.

— Пусть отдохнет. Расспросим его утром.

Токло кивнул и уселся на краю низинки. На этот раз Уджураку повезло, но что будет завтра? Это место не годится для медведей! Здесь слишком опасно.

«Это я во всем виноват. Уджурак едва не погиб из-за того, что я не могу заставить себя войти в воду».

Токло задумался, вспоминая, что Луса рассказала ему о последних днях жизни его матери. «Может, это правда? Неужели Ока меня все-таки любила?»

Медвежонок тяжело вздохнул. Как он ни пытался себя оправдать, в глубине души Токло знал, что струсил. И его трусость едва не стоила Уджураку жизни. Маленький гризли, разумеется, его простит, но сам Токло не собирался себя прощать.

Глава XI

КАЛЛИК

Каллик потеряла счет времени. Ей казалось, что она уже целую вечность бредет по унылой равнине. Ночи становились все короче, солнце лишь ненадолго скрывало свой сверкающий диск за плоским горизонтом.

Перед полуднем, когда жара становилась невыносимой, а мошки донимали особенно свирепо, Каллик пыталась забиться в какую-нибудь тень и хоть немного вздремнуть. Потом вставала и снова пускалась в путь.

Все чаще и чаще ей попадались отпечатки медвежьих лап и свежий помет. А однажды она увидела впереди огромного белого медведя. Некоторое время Каллик шла за ним на почтительном расстоянии, но потом медведь побежал быстрее, и она потеряла его из виду.

Не было дня, чтобы Каллик не вспоминала семью медведей, выпавших из-под брюха металлической птицы. Она представляла, как играла бы с маленькой медведицей и ее братом, как они гонялись бы друг за другом по льду и возились в снегу.

Но чаще всего Каллик думала о маме и брате.

Все кругом пробуждало в ней воспоминания. Она могла забраться от солнца под скалу и неожиданно вспомнить, как тепло и уютно было лежать в берлоге рядом с Нисой и Таккиком, слушая сказки про Силалюк, которую преследуют жестокие Малиновка, Синица и Кукша. А в другой раз Каллик выкапывала из твердой земли мышку и вдруг увидела, как они с Таккиком сидят возле лунки, а Ниса ловит для них тюленя… Даже на этой выжженной солнцем равнине лапы Каллик начинали приплясывать от волнения, когда она вспомнила, как Ниса выволокла тюленя на лед. Каллик снова почувствовала на языке запах густого тюленьего жира, и представила, как вонзает зубы в податливое мясо.

А однажды утром солнце вдруг заволоклось дымкой и исчезло в большом белом облаке. Потом туч стало больше, они посерели и опустились совсем низко, так что стало совсем темно, и Каллик едва могла разглядеть свои лапы.

Все звуки исчезли, так что Каллик чудилось, будто она ступает по мягким перьям. Стало холодно. Это был не холодный, бодрящий ледяной холод, а сырая, пронизывающая до костей стынь, пробиравшая насквозь и выстужавшая тело с каждым дыханием. Каллик вдруг стало не по себе. Жутко было идти в этой стылой тишине, не зная, что ждет тебя впереди. В этот момент ей захотелось громко заплакать от тоски и одиночества.

У Каллик даже глаза разболелись от яркого сияния, исходившего от пронизанного солнцем тумана. Хорошо еще, что время близилось к вечеру, и солнце вскоре скатилось за горизонт. Теперь Каллик казалось, будто она бредет до берегу моря. Наверное, она задремала на ходу, но когда очнулась, кругом был все тот же туман. Потом она легла спать, но и наутро кругом ничего не изменилось. Потянулись однообразные дни, затянутые густой молочной дымкой, становившейся то ярче, то тусклее, в зависимости от положения солнца.

Однажды, когда мертвая тишина вокруг стала совершенно невыносимой, Каллик решилась громко тявкнуть, но собственный голос показался ей пугающе слабым и жалким на фоне царящего вокруг великого молчания. Каллик вся съежилась от страха, подумав, что кто-нибудь мог услышать ее, и теперь незаметно подкрадется сзади, укутанный туманом. С тех пор она шла молча, стараясь ступать как можно тише и едва дыша.

Она не чувствовала ничего, кроме твердой земли под лапами и пробиравшегося под шерсть холода. Все остальное исчезло в белом безмолвии. Не было ни болот, ни озер с шуршащими камышами, ни даже туч назойливых насекомых — только туман и тишина.

Неужели она теперь до самой смерти не увидит ничего, кроме этой белизны?

И тогда в душе ее стали оживать самые страшные воспоминания. Они казались настолько реальными, будто Каллик снова переживала их наяву. Каллик снова видела, как косатка утягивает под воду окровавленную Нису. Она снова звала своего брата сквозь пелену белого тумана.

— Таккик! — кричала Каллик.