Книга А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман

заведующего складом, который слышал о том, какой Глазунов «хороший человек». Внизу у саней с дровами стоит и сам их хозяин. На улице лютый мороз, и он, чтобы согреться, бьет ногой об ногу и подпрыгивает.

— Спасибо вам большое за дрова, товарищ Макаров,— говорит Глазунов,— но их надо отправить одному из наших профессоров. Вот уже несколько дней он лежит больной в совершенно нетопленной комнате.

Смущенные и расстроенные, все замолчали, не смея ни возразить, ни настаивать. Наконец, кто-то самый смелый, решился:

— А вы как же?

Чтобы никого не обидеть, композитор решил взять себе немного дров, а оставшиеся попросил отвезти профессору Габелю.

Придя по указанному адресу, Макаров остановил юношей и девушек.

— Стойте тут, а я сам схожу.

Возвратясь за очередной вязанкой, он, взволнованно и счастливо улыбаясь, говорил:

— Профессор скрюченные такие лежат, жалость поглядеть! Ну и человек Александр Константинович! Всех дров не отдал только для того, чтобы вас не обидеть, а то, наверное, у себя да у матери последнее полено бы отнял, чтобы товарища обогреть.

Когда переноска дров была уже закончена, неожиданно появился и сам виновник стольких переживаний.

— Забыл вас поблагодарить, — сказал Александр Константинович смущенно, засовывая в руку Макарова последнее, что оставалось у них в доме: ломоть хлеба и кусок колбасы.

— А вы, может быть, зайдете ко мне? — обратился он к стоящим рядом молодым людям. — Сегодня придет немецкий дирижер Абендрот.

Удивительно, как это помещалось в такой маленькой комнатке столько людей! Но зато как в ней бывало интересно и весело!

Забывая, что с утра нечего было есть, что на улице тридцатиградусный мороз, сюда приходили часто с другого конца города. Приходили: ведь транспорт не работал!

Особенно любила эти импровизированные концерты молодежь, давшая им название «трехсотлетий» (как-то был сделан подсчет, из которого выяснилось, что четырем главным и старейшим участникам собраний — всем вместе — триста лет).

Тут бывали композиторы М. М. Ипполитов-Иванов и А. С. Спендиаров, пианисты Н. С. Лавров и Эгон Петри. Здесь можно было увидеть, как Глазунов в шубе играет свою симфонию, а приезжая знаменитость, тоже в шубе, слушает. Можно было услышать рассказ хозяина дома о его поездке к Листу, его высказывания о том, как исполнитель должен творчески подходить к изучаемому произведению:

— Самое главное — уметь прочесть «между строк». В этом должны помочь талант, ум и фантазия.

Слушать Александра Константиновича было очень интересно. Он говорил тихим голосом, но с увлечением. При этом его обычно неподвижная, грузная фигура преображалась. Правая рука начинала описывать в воздухе широкие круги. Лицо и очень выразительные глаза менялись в зависимости от содержания рассказа. Иногда Александр Константинович останавливался и, торжествующе подняв голову, улыбался, как бы спрашивая: «Ну как, интересно?»

Один за другим уходили из жизни его друзья и соратники. Десятилетие, начавшееся смертью Стасова, вспоминалось как цепь невозвратимых потерь. Не стало Римского-Корсакова, Балакирева, Лядова, Танеева. Эти утраты острой болью отзывались в сердце и уносили с собой частицу и его жизни.

Александр Константинович не обзавелся семьей и теперь почувствовал себя очень одиноким. Поэтому, когда в 1918 году в Петроград приехала семья покойного Александра Николаевича Скрябина, с которым Глазунова связывала когда-то большая дружба, он пригласил ее поселиться у себя.

Большой холостяцкий дом Глазунова наполнился звонкими юношескими голосами и неистощимой веселостью. Казалось, что и сам гостеприимный хозяин помолодел.

Обе дочери Александра Николаевича, Леночка и Маруся, учились в консерватории. Их соученик, Владимир Софроницкий, с увлечением играл Скрябина и ухаживал за Леночкой. В 1920 году они поженились. Александр Константинович был на их свадьбе посаженым отцом. Из консерваторской церкви, где происходило венчание, он вел жениха и невесту к себе домой на праздничный ужин, и прохожие оборачивались, наблюдая за этим шествием.

Свадебное угощение было чрезвычайно скромным, но в то время казалось роскошным. Оно состояло из селедки с черным хлебом, котлет и чая, подслащенного сахарином.

После того как все встали из-за стола, Александр Константинович подошел к роялю и стал играть вальсы, под которые молодежь с увлечением танцевала. Потом он тоже принимал участие во всех играх, бегал, хотя порой это было ему тяжело. Обычным тихим голосом, как бы «глотая» конец фразы, рассказывал смешные истории: «Один раз спрашиваю ученика на экзамене: «Сколько симфоний написал Бетховен?» А он говорит: «Три: Героическую, Пасторальную и Девятую».

Иногда за роялем Глазунова сменял Володя. Он играл современные танцы, а потом импровизировал на тему популярной в то время песенки «По улицам ходила большая крокодила».

Жена Александра Николаевича Скрябина, Вера Ивановна, была в это время уже смертельно больна. Она вскоре умерла, и дом Глазунова снова опустел. Александр Константинович лишился еще одного большого друга.

Несмотря на все трудности двадцатых годов — холод, голод, настроение советских людей было приподнятым. «...Профессора, обросшие бородами, в валенках и пледах, писали удивительные книги. Прозрачные от голода поэты сочиняли стихи о любви и революции»[19].

Глазунов работал в консерватории не только днем, но и ночью. По ночам в Малом зале консерватории устраивались перед выпускными экзаменами репетиции, так как дневного времени для всех не хватало.

Кроме учащихся, эти репетиции посещало три человека: педагог класса (чаще всего это был пианист Лев Владимирович Николаев), Глазунов и настройщик — Ефим Карпович Корзун. Ефиму Карповичу было уже более ста лет, однако держался он очень прямо и чувствовал себя прекрасно. Он любил рассказывать о том, как сопровождал в концертных поездках самого Антона Григорьевича Рубинштейна и как в одну из этих поездок видел Листа.

Репетиции происходили в холодном полутемном зале. Зеленая керосиновая лампочка стояла на рояле и нервно подпрыгивала, «пугаясь» бурных аккордов.

Спать никому не хотелось, и уже под утро молодежь отправлялась смотреть разводку мостов. Александр Константинович медленно возвращался домой.

После концерта Николаев приглашал учеников к себе. За столом в дружеской беседе еще раз обсуждались выступления, играли на рояле, шутили, танцевали. Все любили такие вечеринки, тем более что на них неизменно бывал Глазунов, который, как всегда, держался очень просто.

— Глазунчик наш похож на огромного ребенка, — говорили, глядя на него, ученики.

Было в нем удивительное обаяние и трогательность, вызывавшие чувство нежности.

С 1918 года Александр Константинович снова возобновил дирижерскую деятельность. Зимние и летние сезоны начинались его концертами. Рецензенты писали: «Впечатление углубленной сосредоточенности, мягкие вялые жесты... простота и при этом совершенное владение оркестром, умение сказать намеком... Появление Глазунова на эстраде было встречено бурей аплодисментов, зал встал как один человек, оркестр дважды исполнил величание,