Книга Бруклинские ведьмы - Мэдди Доусон

виденных в кино страстных поцелуев. Нам с Джереми ни за что бы не удалось провернуть такое смертельно серьезное дельце. Мы бы непременно расхохотались.

Тем не менее я была горда собой, потому что не жаловалась на боль и разочарование, а еще не слишком переживала о том, что Брэду Уитакеру по большому счету я была до лампочки. Я просто делала то, что все делают в те этапы своей жизни, когда строят из себя нечто, чем на самом деле не являются: старалась расти над собой, укоротила юбки, собирала волосы в боковой хвостик (уверяю, это было мегакруто), опускала глазки и поджимала губки таким образом, чтобы выглядеть очаровательно скучающей.

Ничего хорошего из этого не вышло. Брэд оказался душераздирающе распущенным нарциссом, который забыл, что на выпускной принято приходить со своей подругой, и пригласил вместо меня другую девушку, я стала считаться обманутой женщиной, все меня жалели, а мама сказала: «Тебе нужно было держаться этого Джереми Сандерса. Он такой хороший мальчик!»

Да, здорово. Просто здорово. Он вернулся домой. Ура.

12

МАРНИ

Неделю спустя я расписываю стену детской в доме Натали, решив, что картинка с цветущим кизиловым деревом, пологим зеленым холмом и багряными тюльпанами как нельзя лучше подойдет для того, чтобы приветствовать малютку Амелию Джейн в этом мире, когда она в него явится.

Натали вроде бы возится в кухне, наводя порядок в новом шкафчике для специй, но когда я поднимаю глаза, то вижу ее прислонившейся к косяку детской. Она обнимает живот и щурится на стену. Не думаю, что ей действительно нравится моя картинка. Она хотела покрасить детскую в серый. В серый! Только представьте, как это может повлиять на психику новорожденной!

— Можешь сделать мне громадное одолжение? — спрашивает сестра.

— Отвезти тебя в больницу, потому что ты рожаешь?

— Прекрати, — сердится она. — Хочешь верь, хочешь нет, но мне надо к стоматологу, почистить зубы, а я уже толком не умещаюсь за рулем. Отвезешь?

— Как вышло, что тебе назначили чистить зубы сейчас! А если бы ты рожала? Или уже родила бы?

— Просто, — поясняет сестра, — на самом деле мне было назначено три недели назад, но стоматолог уехал в отпуск, поэтому прием перенесли.

Натали выглядит не лучшим образом, усаживаясь в машину и отодвигаясь как можно дальше, чтобы ее громадный живот не врезался в приборную панель.

— Ну как? — спрашиваю я.

— Заткнись.

Я завожу машину и пристегиваюсь.

— О-о, Аме-е-е-лия, слышала, что мне только что сказала твоя мать? Не бойся появиться на свет, крошка. На самом деле она очень милая дама, а ты, дорогая, просто давишь на ее жизненно важные органы.

Натали скалит зубы.

Я разворачиваю машину, чтобы двинуться к бульвару Рузвельта, удивляясь тому, что сестра орет на меня: якобы я еду слишком быстро и на дороге выбоины, которых я не чувствую, но они есть и просто УБИВАЮТ ЕЕ. Я послушно сбрасываю скорость. А потом она пищит:

— Ой!

— Нат, ты что, рожать собралась?

— Нет, — мотает она головой, — это тренировочные схватки. Ложные. — Она делает глубокий, рваный вдох.

— Слушай, без обид, но раз уж мы в машине и все такое, может, лучше поехать в больницу?

Она даже не отвечает, просто лежит, откинувшись, обнимая свой большой живот, выглядя при этом так, словно ее терзает боль, самая сильная за всю историю человечества, и, пыхтя, делает короткие выдохи.

— Очень… больно? — спрашиваю я. Мы проезжаем лесопилку и череду магазинов. — Если хочешь, я могу тут остановиться.

— Пожалуйста… я сосредоточиваюсь. Это не боль. Мы не используем слово «больно». Это просто…

— Просто что?

— Марни. Пожалуйста. Помолчи.

Наконец мы добираемся до медицинского центра — приземистого оштукатуренного здания с растущими перед фасадом банановыми деревьями и азалиями. Я открываю свою дверь, выхожу из машины и обхожу ее, чтобы помочь выйти сестре. Но та отмахивается от меня и потом — ни с того ни с сего — оступается и с громким смачным звуком падает на тротуар.

— Ой, нет-нет-нет! О боже! — восклицаю я и наклоняюсь, чтобы ей помочь. — Не двигайся! Дай поглядеть… Ты не на живот упала? Головой не ударилась?

— Нет, я не ударялась головой. Успокойся, ладно? Это сумочка так грохнула.

Она лежит на боку в клумбе с цветами. Ее голова покоится на большой старой пальмовой ветви, и на меня смотрят все те же, как обычно, спокойные глаза Натали. Изо рта у нее не идет пена, она не истекает кровью и не рожает. Просто лежит себе, как будто специально прилегла. Потом пытается встать и не может.

— Слушай, может, тебе стоит не двигаться? Серьезно, Нат. Может, у тебя что-то сломано.

— Перестань орать, — шипит она на меня, и это очень странно, потому что я почти уверена, что вовсе не кричу. — Все со мной нормально. Просто помоги… помоги мне встать, хорошо? И не привлекай к нам внимания.

— О'кей, держись за меня. Можешь за меня держаться? — Я обхожу ее, опускаюсь на колени, но не могу сообразить, за какое место ухватиться, она такая большая, но тут в моем поле зрения появляются мужские руки, и кто-то в белом халате осторожно подхватывает сестру под мышки и в несколько приемов поднимает на ноги, а потом поддерживает ее гигантское тело до тех пор, пока она не обретает устойчивость. Я все еще на земле, собираю рассыпавшееся содержимое сумочки Натали и не вижу лица мужчины, только замечаю, что у него черные волосы, и то, что сестра опирается на него, когда он ведет ее в медицинский центр.

— Ну вот, — слышу я его голос, — с вами все в порядке?

— Со мной все хорошо, — говорит она. Это неправда до такой степени, что даже не смешно. Но оставим это на совести сестры.

Я заканчиваю собирать ее помады, монетки и салфетки и бегу за ними. Ледяной кондиционированный воздух бьет в лицо, когда я открываю дверь, и до меня доносятся слова Натали:

— О-ой, тут прямо мороз!

— До нелепости холодно, — соглашается мужчина; тут-то я и смотрю ему в лицо, и выясняется, что сестру поддерживает Джереми Сандерс.

Джереми Сандерс! Ну конечно! Я готова расхохотаться. Вначале я думаю, что все это хитрый план моей матери, которая решила нас свести. Непостижимо, как ей вечно удается влезть в чужие дела. Краски, кажется, покидают лицо Джереми, когда он помогает сестре опуститься на скамейкуу лифтов. Устроив ее, он выпрямляется и смотрит на меня огромными, круглыми глазами.

Я, должно быть, выгляжу такой же шокированной. Я слышу собственный голос:

— Привет, как дела?

— Марни! — Он,