Книга Завоевание Туркестана - Константин Константинович Абаза

чем отличается от рабов. При теперешнем амире Музафаре бухарцам жилось особенно худо, потому что он с молодых лет отличался жестокостью и жадностью.

Еще до первых встреч с русскими войсками Музафар задумал восстановить царство Тамерлана во всем его блеске. Не имея на то ни силы, ни талантов «владыки царей», он прибегал к насилию, коварству. Рассказывают, что Музафар видел однажды во сне восстановление царств Казанского, Астраханского, Крымского и что все эти улусы принадлежат ему. Он уверовал в свой сон и начал кровожадные войны с ближайшими соседями. Оставшись победителем, Музафар стал еще более надменен; он думал, что если русский генерал обращается к нему приветливо, делает ему в чем-нибудь уступку, значит, он его боится, трепещет его грозных полчищ. Надменный победитель афганцев и туркмен написал Черняеву письмо следующего содержания: «Я здоров. Требую, чтобы ты отступил, иначе объявляю священную войну». Генерал Черняев ему отвечал: «Я тоже здоров и с помощью Божией буду скоро в твоей столице».

Когда Черняев наступал к Джизаку, Музафар приказал коканскому хану двинуть 10-тысячное войско, чтобы отвлечь русских. Худояр-хан, страшась последствий, в поход не пошел, а отписал, что ему такого войска не собрать. Получив это донесение, Музафар велел закопать несчастного гонца по горло в песок. Между тем полчища эмира вовсе не были так страшны, как он о них думал: число пехоты не превышало 12 батальонов, а в начале войны и того меньше. Здесь служили пленные персияне, беглецы из русских и туземцы. Новобранцу выдается ружье с патронными сумками, куртка, штаны из бараньей кожи, 4 рубля на сапоги и черная мерлушка на шапку. Это годовое содержание сарбаза-пехотинца. Он обязан служить до смерти, разве забежит куда-нибудь далеко. На его место всегда найдется охотник. О военном искусстве бухарские военачальники не имеют ни малейшего понятия. Учителями военного дела являлись разные проходимцы или же пленные русские солдаты, которых принуждали к тому силой. Кто из учителей больше отсчитывал бедному сарбазу палок, тот считался мастером своего дела. Одно время командовал всей бухарской пехотой персидский выходец мурза Шахруз. За первую же неудачу при встрече с русскими Шахруз поплатился головой. Его место занял беглый сибирский казак Осман, который уверил эмира, что обучение надо начать сызнова, по русскому уставу. Он взвалил все обучение на пленных и беглецов из магометан. Каждый из них учил на свой лад. Так, один наш артиллерист только и командовал: «Жай!» — больше он ничего не знал, прослуживши весь свой век при пушке. Такие-то учителя заменяли и ротных командиров, потому что свои оказывались еще хуже. В случае недостатка в учителях эмир приказывал вербовать купцов, бывавших по торговым делам. в России, предполагая, что они должны же быть знакомы и с нашими военными уставами. Пошла мода на все русское: командные слова произносили по-русски, старались достать русские мундиры, особенно дорожа медными пуговицами. В одном сражении бухарцы были свидетелями, как русские солдаты, перейдя глубокий арык, прежде чем броситься в атаку, ложились на спину и болтали ногами, что делалось по весьма простой причине: надо было вылить воду, попавшую за голенища. С того времени в бухарской пехоте был введен особый сигнал, по которому бежавшие по плацу солдаты сразу останавливались, бросались на землю и болтали ногами. Они были уверены, что «урус», именно благодаря этому приему, и одержал победу.

О военной доблести бухарцев не может быть и речи: у них нет никакой охоты к военному делу. Сарбазы, живя загородом, имеют там свои дома, хозяйства; в досужее время промышляют на заработках, иначе им не прокормиться. С раннего утра плетутся сарбазы на плац, сидя на ослах и держа под мышкой форменную одежду. Они надевают ее только тогда, когда нужно становиться во фронт. Собрались, построились в две шеренги. Первая шеренга с ружьями, старыми да ржавыми, вторая шеренга — с пистолетами, пиками или батиками. Батик — длинная палка с железным зубчатым шаром. Кроме того, обе шеренги вооружены саблями или шашками. Это прежнее вооружение; теперешнее более однообразное. Начинается учение — шум, гам. Наконец проходит урочное время, два часа. Если топчи-баши (главнокомандующий) вздумает оставить на лишние полчаса, чтобы пострелять холостыми патронами, сарбазы недовольны: они ворчат. Зато как торопливо они возвращаются домой, как усердно понукают своих ослов!

Особенно не любят сарбазы походов. В мирное время они ежегодно уходят в Шахрисябзь, куда переселяется на все лето эмир. Вот назначен день: выступают батальоны нехотя, с проклятиями; больше всех достается, конечно, эмиру. Идут без всякого порядка, врассыпную; кто устал, тот садится на осла, потому что без этого животного ни один сарбаз не выступает в поход. Доволен и ликует лишь один маркитант: он знает, что каждый сарбаз во время лагерей съест у него в день по крайней мере три лепешки, чашку гороха и запьет все это чаем; многие покупают арбузы, дыни, виноград, а уж все непременно — табаку для жвачки. Маркитант так и ставит свои шалаши-лавчонки о бок с лагерем. Последний скорее можно назвать цыганским табором, чем военным станом, потому что палатки расставляются не рядами, а как попало, больше кучками, между которыми свободно располагаются верблюды, ослы, арбы и т. п. Только и можно признать лагерь по разбросанным турецким барабанам да ружьям, подвешенным на колышках у каждой палатки. Вечером и утром трубач играет зарю, почти такую же, как и наша. Ежедневные занятия те же, что и на плацу в Бухаре. Лагерная жизнь под конец становится тяжелой. С наступлением холодов в горах сарбазам негде и нечем обогреться: от казны отпускается одна кошма на человека да десяток угольков. Как только объявят выступление, солдаты забывают все на свете; они покидают лагерь и возвращаются в столицу длинной вереницей, кто пешком, кто на осле. Иные уходят верст по 60–70 в сутки!

Артиллеристы все из персиян; народ рослый, здоровый, одеты в длинные зеленые кафтаны, подпоясанные кожаной портупеей, на которой висит шашка. В начале войны бухарская артиллерия состояла из 80 полевых орудий; несколько позже число их удвоилось.

Служба в коннице считается более почетной. Сюда поступают преимущественно узбеки. Так называемые «галябатыри» принимаются на службу с собственным конем и вооружением — шашкой и пикой; одеваются, как и дома, в халаты, кожаные штаны, узбекские сапоги с острыми каблуками, на голове чалма или баранья шапка. Глядя на такого чалмоносца, не верится, что он «царский галябатырь-вояка», как он себя величает. «Хасабардары», также обязанные иметь свою шашку или батик, получают от казны чугунный фальконет весом в 50 ф. — на двух человек один. Из такой махины