Книга Приглашение на казнь (парафраз) - Евгений Юрьевич Угрюмов

был сочащийся персик. Марфиньке всякие фрукты полезны! (не устану повторять), «неужели не хочешь, ради меня, ради всех нас… Я была готова всё тебе дать. Стоило стараться!..».

Рядом с Марфинькой – всё же она оставалась в центре композиции, расплескав свои жёлтые, будто солнечные лучи, пятнами на всех – рядом стояли все те же персонажи: Родион стоял от директора в третьем ряду. У него в руках было чучело, понятно всем, бесхвостой кошки, у директора – гипсовый раскрашенный слепок придушенной синицы, в полторы натуры.

В глазах Цинцинната была растерянность.

Да, сколько таких, отчаявшихся… в сколькѝх глазах видел наш хранитель тюремных тайн этакого такого тюремного отчаянного ожидания. «Надежда, – как сказано, – есть и у тех, у кого больше нет ничего»

Явился несправедливо пренебрегаемый, да и не напрасно, потому что только от него зависело кончить на пять, а он… Уже на пять отпали бы все проблемы.

Явился с топором в руках («Разве можно сказать, что человек – плотник или музыкант, если видишь у него в руках топор или гусли?» – написал один писатель. «Писателей буду штрафовать», – тут же! написал директор и, тут же, добавил: – тем более что с топором, может стоять и палач), явился с топором в руках, перламутровый, как личинка м-сье Пьер. Он был в числе свидетелей (а мог бы, как сказал Родриг Иванович, и в преступники угодить). Он был уродлив, очень уродлив (горе уродует людей), не только мертвым перламутром халата, но и выбивающимися из-под полы ножками-сардельками и, из рукавов, ручками-сосисками, а в лице остались только губы, те, засосавшие на поддельном фальшивом фотомонтажном снимке «Брудершафт» нижнюю губу Цинцинната. Большие мясистые губы тянулись снова к нему и снова пытались засосать, и говорили: «Лимончик оставить?» «Фотогороскоп», «Висячая керосиновая (как сказала бы моя бабушка: «кирисиновая») лампа», «Мало света…» «Все эти наслаждения духовного, гастрономического, сексуального… порядка».

– Жил-был пόжил, да и ножки съёжил. Чем жить, да век плакать, лучше спеть, да помереть…– закончил на жалостливой ноте м-сье Личинка.

– Одноразово кто-то хлопнул в ладоши. Но репутация была основательно подорвана, и больше никто хлопать не стал.

Тут же глаз высветил Родиона, так и застал его, собирающегося второй раз хлопнуть.

– Свидетельствуйте! – не глядя, указал пальцем в Родиона Председатель.

– А у меня что, свидетельств? (вытащил из-за пазухи чучело кошки, без хвоста)… вот вечное моё наказание, вот мой единственный свидетель. Так если мне, её (подняв чучело над собой) всегда будут подавать, как той сумасшедшей из романа… «Фрида, я Фрида», Фриде, всегда! То так какая мне разница – за дверью быть или под дверью выть? А согласно с наблюдением, так у него даже с матерью не нашлось, в матери, даже, он не нашёл ничего с собой общего, не замечает даже, что из одного куска выкроены.

Цинциннат напряг глаза. Такое впечатление было, что говорил Родриг Иванович, хотя голос летел с третьего свидетельского ряда от Родиона.

– Может, – решил Цинциннат, – это говорит теперь в Родионе Родриг Иванович.

Но теперь, как раз, это уже неважно. Мнения их противоположно разошлись.

Не уверен в правильном употреблении в этом значении, вместе, слов «противоположно» и «разошлись», но шарм, простите, гламур в этом присутствует.

– Свидетель, не сочиняйте только историй! – жестом остановил Родрига Ивановича в Родионе, председательствующий. – Историю про кошку знаем… кто только не знает?

– И чучело сам сделал, – упрямо вставил с первого ряда хора Родриг Иванович

– Да! а синицей Вас… тибетские монахи наградили? – парировал с места Родион. Потом встал и, всё-таки, договорил положенную ему оставшуюся дюжину слов:

Умел пожить, умей и умереть. Не в гору живётся, а пόд гору, – и, не сдержавшись, добавил лишку: – У кого крошки изо рта валятся, тот скоро умрёт! – при этом Родион обвёл пальцем всех присутствующих, как фокусник в цирке.

И все присутствующие почувствовали у себя на губах, как будто бы крошки (от прошлогодней картошки), и все поднесли к губам руки, с платочками и салфетками. Кто и просто полόй (были и такие) вытер предполагаемые крошки с бутафорской бороды.

Цинциннат и сам проверил, нет ли у него крошек в усах.

Вот такой пятистопный ямб!

Поэтому все и мотали головой, кроме Марфиньки, и, поэтому, в заключительном слове дали Цинциннату тур вальса с супругой, которая пришла, если кто помнит, в с большими полями шляпе и в балетных тапачках на пуантах, что свойственней было бы Эммочке.

Наконец объявили во всеуслышанье приговор. Казнить нельзя помиловать! Публика сорвалась в аплодисменты. Цапля сомневалась и металась – не знала куда ставить запятую. Спросила. Снова разгорелся спор, но, так как время вышло, быстро погас. Председатель был в тупике. Но и тупик, все знают – благо, когда дорога длинна и мучительна, да и порой, кажется вообще в никуда. Поэтому, остановив публику, которая всё ещё по инерции продолжала мотать головами туда и сюда и аплодировать, переходя в овации, председатель суда (с тонким волоском на самой дуле носа) внёс пояснения и пояснил, что Цирк нужно любить всей душой, что нельзя сидеть спиной к манежу и лускать семечки перед представлением, что можно делиться всем кроме реквизита, что не дай бог считать цирковых кошек и в выходной день будить без повода, что долг надо отдавать с первой получки и нельзя посылать матом партнёра, потому что сбывается на 50%. «Помогай коллегам, не бездельничай! – призывал разволновавшийся шпрехштальмейстер. – Не оставляй ключи на столе! Страхуй, пассируй, будь всегда начеку и не говори никогда «последний раз»! Таким образом, исходя из правил, исходя из правил, в основании которых лежит многовековой опыт проведения выездных цирковых представлений, исходя из добрых нравов, исходя из свободы слова и волеизъявления и принципов концепции демократического уложения нравов в общественном устройстве, узнику предоставляется право выбрать самому. Мол, ему жить.

«Есть ли там жизнь?» – подумал, при этом, опять же во всеуслышанье, председатель.

Поэтому, госпожа Цапля может расставить знаки препинания по своему пониманию. Всё равно от этого вряд ли что изменится.

Секретарь, теперь в своей власти, поставила запятые везде. «Казнить, нельзя, помиловать». И ещё приписала (ах, с этими цаплями!) в скобочках: (на выбор приговорённого, у которого ещё столько! нераскрученных миль в икроножных мышцах, чмок!).

…на выбор приговорённого, у которого ещё столько нераскрученных миль в икроножных мышцах.

Амфитеатр ахнул! Явно, такого как раз ждали.

Цинциннат оглянулся. Все: кто снимал грим, кто костюм, кто пачки, кто тапачки – расслабленно, слегка устало довольные удачным представлением, в конце концов, тем, что обошлось без травм, никто в этот раз не упал из под