Книга Новая жизнь, или обычный японский школьник - Виталий Хонихоев

Вторая часть — это ее «темный попутчик», желания, которые она полагает сама испытывает и этот факт ее угнетает. При этом лично я не уверен, что у нее есть такие вот желания — быть подвергнутой групповому изнасилованию. Это у нее проекция, желание наказать себя, быть втоптанной в грязь, то есть опять в голове все. Потому как если у человека есть на самом деле желание потрахаться с кучей парней/девчонок, то это организовывается довольно легко и без такой вот угрозы жизни и здоровью. Вот желай Томоко и впрямь с несколькими парнями любовью заняться — там делов-то. Позвонила, написала, организовала, договорилась. Где-нибудь дома у кого-нибудь из них. Предварительно взяла бы слово что молчать будут — можно все. Конечно, может потом и разболтают… да кого я обманываю — однозначно разболтают, они ж пацаны, как не похвастаться. Но по крайней мере это было бы без перегибов и издевательств. Значит ей не секс был нужен, а опять-таки наказание. А наказать она себя хочет… за что?

— Хорошая у тебя мама — неожиданно говорит Томоко. У нее на голове закручена целая башня из махрового полотенца и сейчас она немного похожа на девушку из спа-зоны какого-нибудь отеля — в белом халате и белом же полотенце на голове.

— Да. — отвечаю я. Мама и вправду у нас замечательная, пусть и без вина вечер ей трудно провести. В панику не впала, среагировала с юмором, мягко и деликатно, в то же время быстро и решительно. Вот кто у нас глава семьи.

— Моя мама не такая — задумчиво говорит Томоко: — будет мне завтра на орехи. Вот прыгнула бы и все, никаких завтра нотаций.

— Вот хрен тебе — говорю я: — ты Гамлета читала? Нет? Самый его знаменитый монолог, он там говорит как раз, что «в смертном сне приснятся сны» и главный вопрос — какие? Можешь мне верить, смерть — это только начало. Вот попадешь ты после смерти в места куда похуже… будешь жалеть потом.

— Я думала, что после смерти — тишина и темнота. Как выключатель выключили — говорит Томоко: — мне так врач говорил.

— Твой врач просто ни разу еще не умирал — отвечаю я: — а значит, как источник информации бесполезен. Это его предположения. Это раз.

— А будет два?

— Будет и два. — киваю я. На самом деле я не знаю, за что она хочет сама себя наказать, и раз я не знаю — то разобраться прямо сейчас не получится. Сперва нужно узнать в чем дело. А пока — надо сделать так, чтобы у этой дурехи такой мысли в башке вообще не возникало.

— И два — я вот на мосту ни капельки не шутил — говорю я, следя как у нее краснеют щеки: — твоя жизнь сейчас принадлежит мне, пока ты не найдешь в ней достаточно ценности, чтобы жить самостоятельно. Раз хочешь ее отбросить — считай, что я ее подобрал. Согласно морскому праву, все, что находят в море — может стать собственностью нашедшего. Так что, вплоть до особых распоряжений — ты теперь моя рабыня.

— Рабыня? — Томоко краснеет еще больше: — но… что это значит?

— Что такое быть рабом или рабыней? В Риме их называли instrumentum vokale — говорящий инструмент. Быть рабыней означает быть вещью. Это значит, что твоя собственная жизнь, твои поступки, твое тело — больше не принадлежат тебе. Это все теперь мое.

— Тело?

— И тело тоже — киваю я: — и я могу делать с ним все, что мне захочется. Тебе же оно больше не нужно.

— Как-то это… страшно… — говорит Томоко: — быть вещью.

— Некоторые говорят, что наоборот — спокойно. — отвечаю я: — ведь у раба нет никакой ответственности — ни за себя, ни за свои поступки. Это свободному человеку нужно думать, что делать, как дальше жить, как вести себя с людьми. А рабу ничего этого не надо — он просто слушается приказов и все. Даже его жизнь ему не принадлежит.

— Но как же… стыд, например? — Томоко опускает голову.

— Как вещи может быть стыдно? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Ну… — она замолкает.

— Вот смотри — продолжаю я: — я тебя на самом деле не заставляю. Пока. У тебя все еще есть выбор. Но если ты считаешь, что заслуживаешь наказания — пусть этим наказанием и будет твое рабство. Как только ты посчитаешь что наказана достаточно, что пострадала в достаточной мере, искупила так сказать — ты можешь об этом сказать и перестать быть моей рабыней. — я наливаю ей в чашку горячий морс. Она задумывается. Пусть думает. Для меня такой вот поворот — это способ контролировать ее заскоки на почве наказания себя самой. Оставить ее без присмотра — начнет еще себе вены резать или таблетки глотать. А если примет такое вот наказание — я смогу ее контролировать. Конечно, надо будет дать ей достаточно оснований, чтобы она считала это именно наказанием, а не фикцией, иначе разорвет соглашение и начинай все с начала.

— Я поняла — говорит Томоко и отпивает морс из своей чашки. Ставит ее на столешницу: — я поняла. Тогда я буду твоей рабыней, пока не искуплю свою вину или не посчитаю наказание достаточным. Я понимаю, что ты делаешь это для меня и боишься, что я снова что-нибудь с собой сделаю. Обещаю, что этого не будет.

— Вот смотри — говорю я: — уже неправильно. Если ты согласилась быть моей рабыней, то все эти вопросы, обещания, понимание и осознание — тебе больше не нужны. Можешь уже не забивать этим себе голову. Ты просто моя рабыня, а значит от тебя требуется только выполнять приказы. Вот и все.

— Любые приказы? — повторяет Томоко и ее глаза расширяются.

— Любые приказы. Такова суть бытия рабыней. — отвечаю я.

— Хорошо. — кивает она: — я поняла.

— Не «хорошо, я поняла», а — «Да, хозяин». — поддавливаю я.

— Да, хозяин — говорит она.

Некоторое время мы молчим. Я даю ей время осознать, прочувствовать это короткое «да, хозяин». Всего два слова, но смысл, который кроется в них… необходимо, чтобы она впитала его, впустила внутрь себя. Тогда у нее не будет времени на всякие глупости и дурные мысли — по крайней мере, пока она не посчитает, что ее наказывают мало, недостаточно или ей не станет скучно. Так что моя задача в ближайшее время — чтобы она была достаточно наказана и ей не было скучно. Ей может быть страшно, любопытно, больно, но не скучно. Вот чувствую, что очередную гирю себе на шею вешаю, но… как говорят китайцы — если ты кого-то спас, то отныне ты несешь ответственность за все, что он сделает. Так что чувствую некоторую ответственность. Будет чертовски досадно, если она все-таки пойдет и под поезд потом бросится.

— И … в классе тоже так к тебе обращаться? — тихо спрашивает Томоко.

— В классе будешь вести себя как обычно — отвечаю я, прекрасно понимая, что подобного рода обращение будет ни в моих, ни в ее интересах. Я надеюсь, за недельку все ее глупости в порядок привести и от «рабства» ее освободить, так сказать вольную грамоту выписать и пусть гуляет на все четыре стороны. Искупила, отстрадала. Надо будет еще какой-нибудь сигнал обговорить…

— Значит так — наедине мы с тобой — хозяин и рабыня, в присутствии посторонних — ведешь себя как обычно. Исключения… — быстро задумываюсь: — исключения могут быть, о них я тебе буду просто говорить.