Книга Милые развлечения - Стелла Камерон

– У меня грудь меньше, чем у Синтии, – вызывающе сказала она, и в этот момент почувствовала ее тяжесть и напряжение в сосках. – И я не та женщина, которую можно силой заставить делать то, что ей противно.

Палец спускался по ее шее.

– То, что ей противно? Мы опять возвращаемся к моим странным домогательствам твоей лилейно-белой сестрички? – Он снова улыбнулся и проследил, как кончик пальца скользит по V-образному вырезу ее блузки – до самого низа – и потом медленно, мучительно медленно по груди через сосок. – Нет. Я ошибаюсь. Синтия не лилия. Ты лилия. Нежная и белая… выжидающая, чтобы затянуть меня в свою темную, скрытую сердцевину. Или была бы ею, не будь ты холодной. Ты фригидна?

– Прекрати это.

С каждым вздохом ее грудь поднималась под его испытующим взглядом. Лед в его глазах сменялся чем-то другим.

– Хватит. Это все, что я хочу сказать. И эти тошнотворные игры со мной не пройдут. Тебе не удастся удрать так просто.

– Потому что ты меня остановишь? – Он поставил бокал и подтолкнул Перис к открытой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. – Потому что ты собираешься воспользоваться тем, что я – по глупости, признаю – пришел к тебе за помощью?

Он действительно был убедительным.

– Ты говорил Попсу одно, а делал другое.

– Я никогда ничего не говорил Попсу, Перис.

Она дрогнула – его ответ прозвучал незамедлительно.

– Все сделки с землей осуществлял мой адвокат. Я не разговаривал с Попсом – или, скорее, он не разговаривал со мной напрямую много лет.

– Чья это вина?

– Не моя.

Тобиас двинулся к ней, и Перис, споткнувшись о нижнюю ступеньку, уселась на нее с глухим стуком.

– Ты сказал, что земля будет использоваться под парк.

Положив руки на перила по обе стороны лестницы, Тобиас наклонился к ней.

– Я не говорил, что земля будет парком.

Перис уставилась на его плоский живот.

– Нет, говорил. И еще сказал, что будет что-то вроде освобождения от налогов.

– Нет, я не говорил, что будет освобождение от налогов. И я не говорил, что намереваюсь делать с землей. Точка. Я просто купил ее. Конец рассказа. И так и будет записано.

– Мы…

– Вы лучше убирайтесь с моей дороги, – крепко держась за перила, он опустился на одно колено между ног Перис. Его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от нее. – Ты и этот… Ты и Попс больше не будете распускать слухи обо мне. Мы поняли друг друга?

– Я… Мы не поняли.

– Нет, ты поняла. И ты пришла сюда сегодня вечером по двум причинам. Ты хотела проверить, не проговорюсь ли я о том, какой урон вы уже нанесли. И заодно собрать побольше информации. Представляю, что будет в следующем выпуске. Что я напал на тебя? За этим ты здесь?

Любое проявление страха возбуждало мужчин вроде Тобиаса Квинна. Синтия все ей рассказала об этом.

– Мы оба знаем, что я не интересую тебя как женщина, – сказала Перис. – Кто-нибудь говорил тебе, что действительно сильные мужчины – сильные не только внешне, но и внутренне, – не используют силу для нападения?

Его смех заставил ее подпрыгнуть.

– Ни один мужчина, сильный или какой еще, не сможет тебя принудить к чему-либо. Ты сделана из камня. И ты чертовски хорошая актриса.

Она не была актрисой и ненавидела противоборство.

– Кто я – тебе совершенно безразлично. А что ты обо мне думаешь – совершенно безразлично мне. Оставь Попса в покое. Ты меня понял? Он стар и он… – она даже не сказала Эмме, что Попс просто не хочет жить, если застройка пойдет дальше. – Он стар. Не старайся наказать его за тот спор, что был с человеком, который… Не надо, и все.

– Он стреляет в моих рабочих.

Она глотнула воздух.

– Нет… Попс не стал бы этого делать. Он не стал бы.

– Он делает это. Каждый день. Они не могут работать.

– Попс не брал в руки ружья с тех пор, как перестал… охотиться.

Ох, только не это.

– Охотиться на птиц? Да, конечно. Я помню. Может, он и сейчас в них стреляет. Прямо над головами моих людей. И это должно прекратиться.

Не сдвинувшись с места, он наклонился к ней, так близко, что она смогла рассмотреть темные волосы на его груди под изящной дорогой белой рубашкой. И щетину на подбородке, замеченную ею уже в тот день, когда он провожал ее из «Голубой двери».

Она касалась его лица той ночью, гладила его лицо.

Он был теплым. Даже в жаре этой ночи теплота его тела окутала, обволокла ее, как будто они крепко прижались друг к другу.

Перис с сомнением взглянула ему в глаза. Его зрачки расширились.

Его губы раскрылись, и Перис невольно чуть-чуть приоткрыла рот.

Без предупреждения Тобиас опустил другое колено на лестницу между ступней Перис, вынудив ее раздвинуть ноги. Он запустил руки в ее волосы с такой силой, что захватил ленту на затылке, которой они были стянуты.

– Что ты чувствуешь со мной? – спросил он грубым шепотом. – Как с мужчиной? Со мной?

Перис попыталась пошевелить головой, но он только крепче сжал ее.

– Скажи это. Скажи, что я отталкиваю и привлекаю тебя в одно и тоже время. Скажи, что ненавидишь многое во мне, но не можешь смотреть на меня без мысли о том, каково это было бы – переспать со мной.

Воздух вокруг них наэлектризовался. Тобиас, казалось, стал больше, а Перис съежилась.

Запястьями он сжал ее скулы, пальцы больно гладили кожу головы.

– Скажи мне, – он легко коснулся ее рта губами. – Скажи мне.

– Перестань, – она едва расслышала свой собственный голос.

– Скажи это.

Перис наощупь ухватилась за его руки. И закрыла глаза.

Его губы были горячими, твердыми и настойчивыми.

За страстным желанием ответить на его поцелуй она уловила четкую мысль: этот человек хочет только использовать ее. И прогнала эту мысль прочь.

Его язык оказался там, где ему не следовало быть. Она не должна была позволять ему это.

Он прижал ее к твердым краям ступеней и уложил ее голову себе на руку. Перис выгнула спину, стараясь не прикасаться к дереву, причиняющему боль, и большая рука Тобиаса проникла под блузку и накрыла грудь.

– Я хочу тебя, – пробормотал он. Оторванные пуговицы посыпались на пол, он распахнул блузку. – Ты возбуждаешь меня, Плакса. Господи, спаси, ты возбуждаешь меня.

Плакса.

Губы и язык сменили пальцы на ее груди.

Перис пыталась сопротивляться наплыву божественного ощущения. И содрогнулась от наслаждения, когда он потерся колючей щекой о самый кончик ее соска.