Книга Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира - Си Ди Си Рив

отличие от Разумения. Разумение <…> может быть у миллионов, но душой они будут обладать только тогда, когда станут личностями, обретут себя. <…> Но как тогда созидать Душу? <…> Как – если не через посредство мира, подобного нашему? <…> Цель достигается взаимодействием на протяжении нескольких лет трех величественных составных частей. Это Разумение, человеческое Сердце (в отличие от Разумения, или Рассудка) и Мир, или Изначальное пространство, годное для должного взаимодействия Ума и Сердца ради формирования Души, или Разумения, назначенного обладать осознанием собственной Личности. <…> Разве не ясно, насколько мир страданий и невзгод необходим для воспитания Разумения и превращения его в Душу? Это место, где Сердце должно перечувствовать и настрадаться на тысячу разных ладов! <…> Питаясь из этого сосца, Рассудок, или Разумение, обретает свою единственность. Сколь многообразны жизни людей, столь же многообразны их души, и так Господь творит индивидуальные существа, Души <…>. Вот каким представляется мне робкий набросок пути к спасению, не противоречащего нашему разуму и нашей человечности [202].

Если Китс прав, людей невозможно клонировать таким же образом, как чеканят монеты. Каждый должен быть индивидуально выкован в горниле боли и страданий. Даже Бог не мог бы каким-то иным путем создать человека – что уж говорить о генной инженерии.

Это настолько тревожная мысль, что Китсу не под силу додумать ее до конца.

Он принимает боль и тяготы, но только потому, что считает их совместимыми со спасением. Будто как только индивидуальность выкована и ее структура установлена, она становится похожей на отчеканенную монету. Вот ее структура, смотрите сами. Все, что ей соответствует, должно быть индивидуальностью. Потребовались страдания, чтобы она появилась на свет. Но стоило этому произойти, нужда в страданиях отпадает. Душа не могла родиться на небесах, но в конечном счете сможет там жить.

Маленькое слово «жить» – червяк в этом яблоке. Как говорят биологи, живые системы должны обладать свойствами размножения, наследственности и вариативности, которые позволяют им эволюционировать путем естественного отбора, приспосабливаясь к окружающей среде. Конечно, неживые системы тоже бывают адаптивными – скажем, термостат может адаптироваться к поддержанию комнатной температуры. Но живые обладают практически безграничной способностью находить новые решения проблем, свойственных их среде обитания и связанных с выживанием, репродукцией и процветанием. В терминологии Марка Бедау, они адаптивно-пополняющиеся [203].

Конечно, райская среда никогда не меняется, поэтому, как только человек к ней адаптируется (отбросив тревоги о монотонности и скуке), больше адаптироваться будет не к чему. Но Китса бы это не утешило. Внутренняя среда – неотделимая от самосознания – не перестает меняться. В жизненно важном взаимодействии с нашими воспоминаниями, желаниями и фантазиями, в нескончаемом самоанализе наши старые «я», подобно древним представителям вида, умирают, а новые, преодолевая боль и тяготы, заменяют их.

В таком «я» рай бы пробудил не радость и благодарность, а чувство обездоленности, с трудом добытое признание, что…

Самая большая беда – это не жить

В физическом мире, чувствуя, что желание

Слишком сложно отличить от отчаяния [204].

Тогда мы бы увидели, что боль, страдания, конфликты, насилие, сама смерть – все, без чего, как мы думаем, нам было бы лучше, – необходимы не только для формирования нашей личности, но и для дальнейшей (пусть и конечной) жизни.

В нашей жизни много трагичного (мы потеряем все, что любим, даже самих себя), но, к счастью, много также смешного и радостного. Но трагичное не следует путать (как это часто бывает в таких сентиментальных культурах, как наша) с тем, что Корнелиус Касториадис называет ложной трагедией:

Возможно ли, чтобы я преследовал химерическую надежду избежать трагической стороны человеческого существования? Скорее, я хочу избежать мелодрамы, ложной трагедии, когда катастрофа приходит без всякой необходимости, когда все могло бы произойти совсем по-другому, если бы люди знали об этом или сделали что-то другое. <…> Я хочу, чтобы не было этого Кукольного Театра, чтобы было невозможно превращение людей в марионетки другими «управляющими» ими марионетками. Когда невротик в четырнадцатый раз воспроизводит один и тот же приводящий к краху поведенческий акт, проецируя на самого себя и на своих ближних один и тот же тип несчастья, то помочь ему выйти из его состояния можно, лишь устранив из его жизни гротескный фарс, а не трагедию. Нужно наконец дать ему возможность увидеть реальные проблемы своей жизни и содержащийся в них элемент трагедии – то, что его невроз отчасти выражает, но еще более — маскирует [205].

Именно существование ложной трагедии показывает, что еще не так с представлением Китса о спасении. Помимо истинных трагедий, которые даже Бог не может устранить из нашей жизни, случаются и ложные, которые он мог бы отвести от нас, но не делает этого. Иными словами, зла вокруг существует слишком много, чтобы можно было совместить (даже тому, кто принял китсовское видение) его существование с существованием всеведущего, всемогущего и всеблагого бога.

Что бы мы ни теряли, связанные с утратой тревоги порождают фантазии о возвращении, будь то любимой жизни или любимой возлюбленной. На небесах мы будем жить вечно, как и наши близкие. Но это было бы сомнительной благодатью, если бы даже там они могли перестать любить нас. В садомазохистской литературе есть поджанр, когда хозяин заключает любимого раба в латексный обездвиживающий костюм, словно заживо погребенного, используя удовольствие и боль, чтобы контролировать его сознание. Пребывая в таком заточении, раб делает и чувствует только то, что позволит хозяин. Это своего рода смерть-в-жизни, по сравнению с которой настоящая смерть не так страшна. (Честно говоря, для хозяина это тоже не так чтобы жизнь. Но, успокаивая себя в связи с возможной потерей, он этого не замечает. Просто начинает все заново с другим рабом.) На небесах наши близкие обречены на подобную судьбу, поскольку для того, чтобы успокоить наши эротические тревоги, их сознания и чувства должны оставаться неизменными.

Даже если обеспечивает такой порядок вещей наслаждение настолько интенсивное, что ни одна живая душа не сможет отказаться от него, каким должно быть наслаждение от жизни с Богом (и если, в отличие от садомазохистских историй, мы все находимся в одной лодке), что-то все равно пошло ужасно неправильно. Тревожный хаос, порождаемый любовью, в итоге уничтожает и саму любовь, и ее объект, а Эрос с Танатосом становятся неразличимы. Как говорит Бодлер, «наслаждение – безжалостный палач» [206].

Неизбежность смерти, как и истинной трагедии, трудно принять. Даже если (с помощью Китса) мы признаем,