Книга Элементали - Майкл Макдауэлл

И это самое совершенство Бельдама подавило их гнев и тревогу. Дождь продолжался днем и ночью, но на следующее утро стало светло и жарко, и пар поднимался из тысяч воронок лагуны Сэнт-Эльмо уже в семь часов. Дофин поклялся, что никто не навредит Бельдаму, пока он жив, и другие спокойно позволили себе в это поверить. К полудню, когда Большая Барбара жаловалась на жару похуже, чем в кипящем котле, никто уже не думал о Лоутоне МакКрэе, и ничто их не огорчало так, как мысль об отъезде в Мобил на следующей неделе. Они вполне могли вернуться в Бельдам после четвертого, но понимали, что такой перерыв испортит все очарование отпуска.

Визит Лоутона МакКрэя больше всех потряс Индию. Из-за своей юности она не понимала тонкого языка угроз, убеждений и намеков южных бизнесменов и была уверена, что Лоутон МакКрэй сможет проигнорировать возражения мягкотелого Дофина, и Бельдам – куда она уже распланировала ежегодные визиты с отцом до конца времен – будет стерт с лица земли. А потом сделанные ею фотографии дома можно будет найти на страницах нового издания «Затерянной архитектуры Америки». Ее немного утешала мысль, что Люкер в конечном итоге станет богатым благодаря сделке с нефтяными компаниями, но затем она начала опасаться, что дедушка найдет способ лишить своего сына законной доли доходов. Остальные весело послали Лоутона МакКрэя в преисподнюю, но для Индии он восстал оттуда с черной кожей и красными крыльями, и его зловонная тень накрыла весь Бельдам.

Индии МакКрэй нравилось иметь врагов. В школе она всегда выбирала в классе ребенка, которого наполовину презирала, наполовину боялась, с кем обращалась одновременно и пренебрежительно, и уважительно, поочередно то плевалась на него, то перед ним стелилась. Эта модель поведения стала настолько очевидна для учителей, что они позвали Люкера, объяснили ситуацию и посоветовали отвести Индию на терапию. В тот вечер Люкер сказал Индии, что она просто маленькая дурочка, и если она и хочет кого-то ненавидеть, то нет лучше выбора, чем ненавидеть мать (которую они видели на улице неделю назад). Индия приняла этот совет, а когда эта женщина перестала представлять угрозу, ее место занял управляющий соседнего здания, жестоко обращавшийся с животными, но он был забыт в Алабаме, где не было визга и писка, напоминающих Индии о его предосудительном времяпрепровождении.

В Бельдаме врагом стала Одесса, но не потому, что она сделала что-то плохое, и даже не потому, что Индия инстинктивно ее недолюбливала, а только потому, что ей было неудобно ненавидеть кого-то другого: Люкера, Большую Барбару, Ли или Дофина.

Индия всегда считала себя политически либеральной – как и Люкер, – и этот либерализм создавал ей проблемы со слугами. Другие атрибуты богатых не беспокоили ее, и Индия часто пользовалась щедростью некоторых друзей Люкера: выходные в больших домах, поездки на лимузинах и частных самолетах, белужья икра и шампанское «Дом Периньон», закрытые показы и пустые пляжи – всем этим она наслаждалась без зазрения совести. А вот слуги ходили, разговаривали и чувствовали, но при этом не были равны, и Индия считала, что иметь с ними дело практически невозможно. Она ничего не просила у Одессы и предпочла бы готовить сама себе всю еду, чем приняла бы обслуживание чернокожей женщины, но Одесса настаивала на том, что эта кухня принадлежит только ей. Кухней же в доме МакКрэев Индия пользоваться не могла, потому что там даже не были подключены газ и холодильник.

Но Лоутону МакКрэю удалось триумфально занять то место, на котором Одесса находилась в воображении Индии лишь условно. Этот мужчина идеально подходил на роль врага – так же идеально, как и ее мать: презренный, жестокий, могущественный и представляющий непосредственную угрозу. Поэтому уже вечером того самого дня, когда приезжал Лоутон, все заметили перемену в отношении Индии к Одессе: улыбка, которой никогда раньше не было, готовность работать вместе над пазлом, персональное и искреннее пожелание спокойной ночи.

Однажды дождливой ночью Индия лежала в постели, ожидая своего отца; у них сохранился обычай разговаривать несколько минут в конце дня, несмотря на то что в Бельдаме ничего не происходило. Свет в доме МакКрэев погас, темно было и в доме Сэвиджей на другой стороне дороги. Залив во время отлива казался грубым и далеким. Впервые с момента приезда Индии понадобилась не только простыня, но и одеяло, и даже тогда она пару раз вздрогнула от холода. Дождь хлестал через открытые окна и заливал пол комнаты.

Индия передвинула кровать еще в первую ночь, и теперь там, где она сидела, было видно окно спальни третьего дома. Но только в хорошую погоду и по ночам, когда светила луна; сейчас же за подоконником была тьма.

Люкер вошел и остановился у окна, выходившего на воду.

– Черт побери! – сказал он. – Я даже не вижу гребаного залива!

Индия, глаза которой привыкли к темноте, могла видеть только, как отец отошел от окна и прислонился к стене, скрестив руки на груди.

– Заметил, что, когда ты сюда приезжаешь, твой акцент возвращается? – спросила она.

– Нет, – он засмеялся, – правда?

– Не можешь отличить?

– Нет, не можу.

– Что ж, – сказала Индия, – во-первых, ты сказал «не можу» вместо «не могу». И начинаешь говорить, как Большая Барбара. В Нью-Йорке у тебя вообще нет акцента, никто не догадывается, что ты из Алабамы. В Нью-Йорке ты говоришь с акцентом только по телефону с кем-то из Алабамы. Тогда он возвращается.

– Когда я приехал в Колумбию, – сказал Люкер, – из-за южного акцента все думали, что я тупица, и потребовалось столько времени, чтобы доказать людям, что я не мудак, что я решил избавиться от акцента раз и навсегда.

– Как ты это сделал? Я имею в виду, избавился от акцента.

– Я просто сказал себе: «Я больше не буду так разговаривать». И перестал.

– По-моему, это круто, – сказала Индия.

– Угу, – ответил Люкер из темноты.

– Расскажи мне про Одессу, – попросила Индия.

– В каком смысле? Что ты хочешь узнать?

– Не знаю. Просто расскажи про нее. Расскажи про ее дочку, которая утонула.

– Меня тогда здесь не было, была только Ли. Это случилось лет десять-одиннадцать назад – я уже был женат. У Одессы и ее сожителя Джонни Реда родилась маленькая девочка по имени Марта-Энн. Большая Барбара права, Джонни Ред никуда не годится. Сэвиджи вроде как заботились о нем ради Одессы. Они жили вместе время от времени, но в основном раздельно. Как бы то ни было, Марта-Энн приезжала в Бельдам с Одессой и помогала по дому, но в основном приходила сюда играть. Что ж, ты должна помнить, что десять – пятнадцать лет назад на Юге было не так свободно, как сейчас…

– Свободно?

– Я говорю о чернокожих. Здесь тогда еще было разрешено рабовладение. Считалось неправильным разрешать Марте-Энн находиться на той стороне залива, где были белые. Марте-Энн пришлось плавать в лагуне Сэнт-Эльмо.

– Но это полная чушь! – возмущенно воскликнула Индия.

– Я знаю, – сказал Люкер, – и на самом деле девочке никто ничего не говорил. Это была одна из негласных условностей. Ты можешь заметить, что Одесса все еще соблюдает их. Она никогда не ест с нами за одним столом, всегда садится как можно дальше. Дело не в том, что мы ее не принимаем или что-то подобное – ты знаешь, как сильно ее любит Дофин, – ей просто неудобно. Итак, однажды Марта-Энн играла прямо перед домом Сэвиджей в лагуне, как обычно, гонялась за птицами по всему пляжу, пыталась покормить их или еще что. И она умчалась за ними на другую сторону третьего дома. Одесса работала на втором этаже, поглядывая за Мартой-Энн в окно, и крикнула ей, чтобы девочка туда не ходила.