Книга Тоннель - Туве Альстердаль

— Я совру, если скажу, что в этом деле все так просто. Свидетелей нет, зато есть муж, который стремится защитить свои владения, и жена, которая отсутствовала всю ночь…

— А когда это на самом деле случилось, — перебила я его, — в середине ночи или утром?

— Не уверен, что могу дать ответ на этот вопрос.

Когда рыдания рвутся наружу, но ты знаешь, что плакать никак нельзя. Потому что кому-то нужно оставаться собранным и не терять самообладания. Твердо стоять на месте, пока все вокруг летит в тартарары.

— Если бы я только была дома. Тогда бы я сумела подтвердить, что он был в своей постели, что он спал, я это точно знаю. Бывает даже, что он принимает на ночь снотворное.

— Я только описываю, как все выглядит со стороны.

— Я поехала в Прагу, чтобы купить зеркала. Можете представить себе что-нибудь более дурацкое?

— Зеркала?

— У нас в доме нет зеркал, ну просто ни единого, и с этим надо было что-то делать. Шутка ли, не иметь возможности посмотреть на себя. Я не в силах отделаться от мысли, что, возможно, ничего этого и не было бы, если бы возле дома стояла машина. Если бы я только осталась дома…

А ну сгиньте, чертовы слезы…

— Люди выбрасывали их, когда въезжали в пустые дома, — проговорил Антон Адамек. — Мой отец вырос в доме без зеркал. И ни разу в жизни не взглянул на свое отражение. Говорили, что если оставить зеркало висеть, то в нем можно увидеть судетских немцев, которые жили здесь прежде.

Осталось одиннадцать минут.

— Вы можете передать Даниелю от меня привет?

Когда он поднялся из-за стола, то заслонил собой льющийся из окна свет. Перекинутый через руку пиджак, широкие плечи.

— Пожалуй, мне не следует упоминать, что мы с вами встречались.

А потом он ушел. После его рукопожатия, теплого и уверенного, осталось ощущение взаимопонимания. Я откинулась на спинку жесткого диванчика, измученная долгим пребыванием в напряжении. По крайней мере, хоть кто-то меня услышал. Я сделала, что могла. Несколько секунд спустя я увидела, как он прошел под окнами, широким шагом направляясь в сторону площади. Пиджак свой он надел.

* * *

Тропическая жара, обрушившаяся на Центральную Европу, сменилась чем-то напоминающим шведское лето. Сырой раздражающий ветер, который, казалось, дул со всех сторон и вынуждал держать окна закрытыми. Воздух был пропитан ожиданием дождя. Я захватила из машины тонкий дождевик и натянула на голову капюшон для защиты от ветра. Все ближайшие часы Даниеля будут заняты допросами, мне оставалось только ждать. На какое-то мгновение я почувствовала себя такой свободной, что даже стыдно стало.

В голове прояснилось, но вместе с тем, пока я шла, все начало казаться мне куда более удручающим. Снедающая меня тревога, что все сказанное мной может быть истолковано превратно и не поможет Даниелю, а скорее, наоборот, усугубит его положение. Надеюсь, я не представила его как невменяемого, находящегося на грани нервного срыва истерика? Человеком, который любой ценой станет защищать свою территорию, свою собственность?

Ближе к реке ветер усилился. Не доходя до моста, я свернула. Дорога на этой стороне была почти такой же узкой и очень старой, со слоями песка, щебенки и асфальта, который стерся на обочинах.

Несколько ухоженных вилл, развалины какого-то сарая. Потом открылся вид на нашу усадьбу на том берегу реки. Строгая зелень липы, темная земля. Все выглядело таким мирным. Я не заметила ни одного полицейского ни возле дерева, ни где-либо еще во дворе. Ни машин, ни малейшего движения, если не считать клонящихся на ветру деревьев и трав да нескольких мелких пичуг, низко летавших над землей.

Я долго так простояла, пытаясь понять, что мне известно. В одном из окон, кажется, горел слабый свет — какая-нибудь лампа в глубине дома, которую забыли выключить. Я знала, что там никого нет, и все равно у меня было ощущение, что за мной наблюдают. На ум пришли слова Поля, всплыли из глубин памяти, что-то о сотрясании стен и странных звуках, доносящихся с крыш, когда мы гуляли по старой Праге, что настоящая жизнь города заключена в его домах, а не в жителях, которые лишь берут ее взаймы.

Аллея поменьше вела к домику старого садовника, стоявшему чуть особняком. Тщательно ухоженный сад, там был даже маленький фонтан в виде ангела с рыбьим хвостом, цветущая изгородь шиповника, розы, очень напоминавшие наши.

Я позвонила в дверь, но звонка не услышала. Постучала, немного подождала, постучала снова. Я ведь пообещала пожилому человеку что-то вроде работы. Это возлагало на меня в некотором роде ответственность. Он заслуживал узнать о том, что случилось. Возможно, он уже слышал что-нибудь в гостинице или еще где-то, видел полицейские машины на том берегу. А теперь наверняка спрашивает себя, что же ему делать.

Я спустилась с крыльца и прошлась немного по саду — вдруг он там. В саду не росло ни единого сорняка, газон был красиво подстрижен и ухожен. Кусты шиповника пахли летом моего детства. Сквозь окна я разглядела только верхние края картин и светлые занавески с фестонами. Я задумалась над тем, чтобы оставить записку, только не знала, что мне написать. Закончилась работа Яна Кахуды или нет? Я ощутила колоссальную усталость. Он ведь все равно будет продолжать ходить туда и поливать розы, даже если все узнает.

* * *

— Вы все-таки пришли! Как же я рада! Я уже и не чаяла снова вас увидеть.

Едва над дверью звякнул колокольчик, как Марта отложила в сторону книги, которые держала, и подбежала ко мне. Взяла меня за руку и втянула в магазинчик, закрыв за мной дверь.

— Я уже все знаю. То, что случилось, просто ужасно. Кого-то грохнули прямо там, где вы живете. Хотите чаю, кофе или что-нибудь еще?

— Нет, все в порядке, спасибо. Я ненадолго.

Но куртку с себя все же сняла. Она была мокрой, потому что по дороге сюда начался дождь.

— Но вы же замерзли.

— Ничего страшного.

— Входите.

Хозяйка книжного магазинчика заперла дверь.

— Плевать. Все равно никто не придет.

Она пригласила меня в находившуюся за прилавком подсобку и включила кипятильник. Пакет песочного печенья, банка растворимого кофе. Из узкого окошка — вид на двор и мусорные баки. На стене в рамочке висел помятый плакат, на котором я узнала предыдущего президента страны и героя-освободителя Вацлава Гавела. Havel na Hrad было написано на нем.

— Гавела — на Град, — перевела Марта. — Я помню те недели в ноябре 1989 года, когда мы свергли коммунистов. Я тогда училась в Праге и видела все собственными глазами. Это один из избирательных плакатов, которые мы начали наклеивать сразу после переворота, в преддверии президентских выборов. Никогда не забуду ту новогоднюю ночь, когда мы танцевали на Вацлавской площади, провожая на тот свет Маркса и Ленина. Когда мы верили, что все будут свободны и счастливы.