Книга Год Алены - Галина Щербакова

– Имеется в виду, что сейчас я дура, – горько заключила Нина и пошла мыть руки.

… Она разводилась с Дашкиным отцом за два года до серебряной свадьбы. Это имело успех у суда.

Нина смотрела на человека, сидящего рядом с ней, и чувствовала страшное: проваливающееся в преисподнюю или куда там еще прошлое. Все уходило, и она оставалась без прожитой жизни нагой и беспомощной, как новорожденная. Как же она могла относиться к сделавшему ее калекой человеку?

Она его ненавидела.

Он же улыбался. Он сказал, что виноват с головы до ног. Чистосердечно так признался. В углу зала сидела мадам. Когда кончился суд, Женька, радостный, подошел к Нине: «Видишь, как все легко и просто». Потом сообразил, что ему надо в другую сторону. И хоть Нина была ни жива ни мертва от всей этой процедуры, она заметила, как что-то полыхнуло в его глазах: то ли жалость, то ли сомнение, короче, нечто такое, что заставило его остановиться. И даже судья, собирая бумаги, не без интереса наблюдала, как обернулся в проходе разводящийся, и, может, подумала о судебной ошибке?

Нина осталась жить без прошлого…

Даже воплощенное столь зримо в свекрови, оно все равно перестало существовать.

Дашка, четырнадцатилетняя акселератка, взяла над матерью шефство, как тимуровец над инвалидом войны.

С отцом она продолжала дружить. Ей даже чем-то нравилась ситуация. Свидания с ним в скверах, театрах… Видимо, он ее и научил «маму беречь». И это ей тоже нравилось. Ответственность за инвалида.

Куня знала, что никогда больше не пойдет к трем домам на пригорке. Все. Точка. Хотелось другого – неожиданной встречи в тесноте, лицом к лицу, когда некуда свернуть.

– Здравствуй, Сергей Никифорович! – скажет она ему.

– Куня, голубушка! – ответит он ей.

– Как здоровье Вити после операции гланд? – спросит она его.

– Откуда ты знаешь про операцию? – воскликнет он.

– Я все знаю, – ответит Куня. – Эх ты, Сереженька! – И тут сама по себе возникнет в тесноте пустота, и она шагнет в нее и пойдет по ней, как по коридору, а он останется, потому что для него-то выхода не будет.

А тут Алена вдруг сказала ей:

– Я и забыла! К вам приходил какой-то солидный мужчина.

Клещами она тащила из девчонки: какой из себя, и в чем одет, и росту какого, и глаза, глаза какого цвета?

– Понятия не имею, – отбивалась Алена. – Я его секунду видела. Нет вас – и все.

Он! – решила Куня. Мало ли что было. Она придумала ему длительную заграничную командировку, благо повторяли многосерийку про Штирлица. И хоть Куне не нравилось, что из шпионов делают героев, – какие герои, если у них вся работа на вранье и обмане? – в случае с Сереженькой шпионаж Куня реабилитировала.

А вдруг и он много лет где-то там… А когда наконец приехал, то и пришел сразу. Придумается же такая чушь!

Все очень скоро разъяснилось. Приходил Кунин однокурсник. Он овдовел, переехал в Москву к дочери и пришел.

Хороший, положительный человек, ничего не спрашивал, все сразу узнал…

– Внучка, значит, – твердо сказал он, глядя на Алену. – А ты, видать, тоже вдовствуешь… – оглядев комнату и не найдя мужских предметов, заключил он. Потом увидел портрет Нины. – Дочь, значит. Отдельно, значит, живет. А беременная внучка – у тебя. Понятно… Комнату не хотите упустить.

Куня и Алена молчали, только поглядывали друг на друга, когда чужой дядька рассказывал им их жизнь как по писаному. А тот говорил дальше:

– Покойный муж твой был, видать, небольшой человек, если оставил тебя в восьмиметровке. Не пробойный. И сама ты такая. Видно…

Однокурсник был в шевиотовом костюме и нейлоновой рубашке, под которой просвечивалось толстое хлопчатобумажное белье. Он принес к чаю ириски и сосал их так громко, что пришлось открыть форточку, чтоб это не слышать.

Надежда, что приходил Сергей, долго отсутствующий герой-разведчик, отпала.

«Когда-нибудь все равно встретимся, – думала Куня. – Встретимся непременно… Одна ж линия метро».

Директор клуба все сделал, как обещал: Алену прописали в общежитие к лимитчикам, назначив воспитателем.

Алена, до этого вся такая внутренне распущенная и ленивая, за дело взялась с какой-то даже ожесточенностью.

– Я им всем покажу! – говорила она Нине и Куне. – Я честная. Отработаю до декрета, как надо. Не вышло легкой жизни, проживем ту, которая есть…

– Ты помни, в каком ты положении, – увещевала ее Куня. – Не рвись уж так…

– Я здоровущая бабища, – смеялась Алена. – Что б там ни говорили ученые интеллигенты, Россия всегда держалась на бабе. На мне, значит.

Ну что с нее возьмешь, с Алены? Лежит, положив ноги на диванный валик. Двенадцать слоновьих хоботков стерегут ее живот.

В своих исканиях и сомнениях Митя обрел в глазах Нины плоть и кровь. До этого просто Дашкин муж, маячивший где-то за ее спиной, у которого вся индивидуальность проявлялась в одном, примитивном: он почти в каждое предложение вставлял слово «значит». Хороший мальчик, но никакой. «А что Дашка?» – думала Нина. Вон Олег поносил, поносил над ней пакеты-зонты и сбежал. Жить рядом с Дашкой сможет лишь тот, кто безропотно сядет с ней в общую тележку. Олег вытолкнулся, как пробка. А Митя просочился, обтек, утрамбовался.

И вдруг – на тебе! Заявил себя как суверенное государство.

Позвонила в гневе Дашка:

– Этот идиот все-таки бросил институт. Приезжай, я с ним не справляюсь.

Нина тут же примчалась. Митя чинил магнитофон, Дашки не было.

– Ей предложили «саламандру», – сказал он. И Нина подумала: она, ненормальная, мчится по первому зову, а ее дочь не может остановить никакое ЧП, если где-то возникают импортные тряпки.

Потом оказалось – ей повезло, что Дашки не было, потому что она первый раз как следует разглядела Митю.

– Я его терпеть ненавижу, – сказал он об институте. И эта безграмотная фраза убедила Нину больше всего. Собственно, можно было дальше ничего и не говорить, но Митя приготовился к длинному мучительному разговору:

– Я дурак. Я кретин. Я не думал, значит. Хотите – верьте, хотите – нет. Не думал об этом по-настоящему. Геологический так геологический. С маминой подачи, значит… Понял: мерить землю не люблю. Оказывается, можно и не мерить. Успокоился, значит… Пришел на практику в НИИ. Озверел от тоски… Не мое это, не мое!

– А что твое – знаешь?

– Нет! Нет! Пойду в армию. Буду думать. У меня так… Я не думал, не думал, значит, а потом меня как включили…

– А Дашка? Она без тебя с ума сойдет.

Митя посмотрел на Нину так, что она растерялась. Не с осуждением, не с пониманием, не с раздражением. Он посмотрел так, что она сообразила: то, что с ним происходит, важнее Дашки. И вообще неизвестно, понадобится ли ему Дашка в его процессе думания. Мальчик выпростался поздновато, резковато, но ведь лучше так, чем никак. Он что-то про себя понял, так куда ж теперь от этого денешься? И ей, Нине, не Митю спасать надо, а дочь, которая кричит, возмущается, которой предпочтительней Митя прежний. Она, дурочка, за туфлями побежала, а ей бы настроиться на Митино состояние, понять его… Понять, что в нем произошло перерождение, что он пойдет своей дорогой… И любовь их сейчас на ниточке, стоит одному неосторожно дернуть.