Книга Декоративка - Агата Грин

Взгляд рассерженного Тредена придавливал, как камень. Но опасность миновала.

— Тогда держи его, — глухо произнес он. — От боли он может очнуться.

Я кивнула и подползла к Зену. Перехватив его так, чтобы не завалился вперед, я стала смотреть в сторону, на дальний угол. Треден же принялся за дело.

Первый укол желтоглазый не заметил, как и первые несколько стежков. Зен очнулся в середине процесса, причем очнулся бурно: рванулся так, что я, естественно, не смогла его удержать и вместе с ним завалилась вперед, задев ногой Млада. Волк подскочил и оскалился, Треден рыкнул на него, Зен попытался что-то сказать, но захлебнулся кровавой пеной и раскашлялся.

— Тихо! — приказал Треден, могучей рукой толкая Зена обратно, но тот не внял ему и рванулся снова. — Тихо, парень!

Парень (если можно назвать «парнем» мужика под тридцать), еще раз попытался что-то сказать, но получился у него на выходе, как и прежде, кровавый кашель; игла болталась на нити, торчащей из незаконченного шва. Треден выругался себе под нос и встал позади рвущегося Зена, чтобы удержать.

— Ирина, бери иглу и заканчивай!

— Нет, я не…

— БЕРИ!

…Вначале Зен безудержно кашлял, брызгая кровью, но Треден крепко его держал. Любопытствующий Млад совал свою огромную морду то в лицо Зена, то украдкой меня нюхал и примеривался к бочку, но под взглядом хозяина ни на что более не осмеливался. Я же делала стежок за стежком, стараясь ни на что не обращать внимания, концентрируясь только на шитье. «Это не кожа, это ткань, — говорила я себе. — Я просто зашиваю разрез, разрез на ткани… А то, что ткань такая скользкая и плотная, это ничего».

Когда я закончила и затянула узел, Зен уже затих и не двигался. Треден осторожно разжал хватку, помог ему принять более удобное положение и, встав спереди, оценил результат.

— А говоришь, шить не умеешь, — сказал он. — Нить надо обрезать. Возьми нож со стола. Хотя нет, я сам. Иди руки вымой.

Руки тряслись, когда я обмывала их в воде; вода была красная.

Кажется, я скоро возненавижу красный цвет… Треден больше ни о чем меня не просил: сам обработал шов и наложил на него примочку, сам сходил за новым снеговым компрессом и приложил к торсу. Затем, надев зачем-то шубу наизнанку, вытер свое лицо и, взяв что-то из сундука, свистнул Млада.

— Я ухожу. Надо подчистить следы. Не давай Зену захлебнуться кровью.

Я никак не отреагировала. Мне казалось, вокруг все расцветилось в кровавые оттенки, а я плыву в пелене этих оттенков, и задыхаюсь от железного запаха.

— Ты слышала меня, Ирина? — настойчиво, громче повторил Треден.

Я повернула в его сторону голову и безучастно, но разборчиво ответила:

— Да, я тебя слышала.

Мэнчи замер, призадумавшись, наверное, не тронулась ли я умом, затем сказал:

— Я вернусь.

И прикрыл плотно дверь за собой.

Меня не интересовало, зачем и как он будет подчищать следы. Я потрогала свое опухшее лицо и придвинулась ближе к очагу. Какое-то время я сидела, как зачарованная, ни на что не реагируя, затем бодрое потрескивание огня и тепло, блаженное тепло вернули меня к жизни, и кровавая занавесь впечатлений развеялась. Я вернулась в реальность и, ощущая жажду, встала, чтобы отыскать чистую воду. Вода не отыскалась, зато нашлось молоко в кувшине на полке. Напившись, я вытерла губы и посмотрела на Зена.

Он умрет, в этом нет сомнений.

Но я буду жить. Буду! И никогда не смирюсь с участью, которую Шариан для меня выбрал. Просто дальше я буду действовать иначе…

Когда Треден и его волк вернулись, Зен уже не кашлял и не дергался; хотя кровь перестала показываться из его носа и рта, меловая бледность лица говорила о том, что все плохо. Больше всего я боялась того, что он умрет при мне, но Зен дотянул до возвращения Тредена.

Мэнчи замерз и устал, к тому же, как я знала, у него самого были раны, пусть и неопасные, но он не дал себе и минуты передышки: как только вернулся, снова взялся за Зена. Уложив его на бок и придерживая за голову, он раскрыл его рот и стал слушать, что происходит у того внутри. Внутри происходило нечто очень плохое… Если сломанное ребро поранило легкое и то наполнилось кровью, то мы ничем помочь не сможем. Тут нужен врач, инструменты, медикаменты…

— Умрет, — уверенно сказала я, без злорадства, но и без сожаления.

— Зен-то? — неожиданно усмехнулся Треден, помогая ему принять более-мене безопасное положение. — Он парень живучий. Оправится.

— Вряд ли. В этом чертовом мире шансы дожить до седых волос вообще очень малы. Ни врачей нормальных, ни лекарств…

Мэнчи покосился на меня задумчиво.

— Лицо у тебя нашенское, а вот говор — нет. Много и чуднО балакаешь. Из каких ты краев?

— Из очень дальних краев… Настолько дальних, что ты себе и представить не можешь.

— Что же это за края такие, Ирина? Расскажи.

Голос Тредена подобрел, стал мягче, да и то, как он произнес мое имя, подсказало мне, что он хочет со мной подружиться. Или хотя бы не враждовать.

Настала моя очередь рассматривать его лицо. Кожа смуглая, обветренная, плотная, под глазами тяжелая сетка морщин, крупный мясистый нос алеет после мороза, волосы и борода черные, густые, с частыми нитками седины. Глаза большие, темно-карие, как вишни.

«А он темнее, чем прочие, — отметила я. — Жгучий брюнет, коих здесь мало».

— Ты сам из каких краев родом?

— С юга, — охотно ответил Треден. — Родился и жил в третьем ов-вене отца Чау, покуда меня не перешибли отцу Хауну.

— Перешибли?

— Продали, — пояснил мэнчи.

— Значит, ты урожденный имперец. А я родилась не в империи.

— Где?

— Неужели тебе интересно, откуда я, дикарка бешеная, родом? — спросила я с усмешкой.

— Верно, бешеная, — тоже усмехнулся Треден. — Зен говорил, что ты брыкливая да трепливая. Чуть что — подбородок кверху и давай шипеть, как кошка лесная. Имперские женщины другие, воспитанные.

— Куда мне, убогой варварке, до вас, просвещенных цивилизованных имперцев… — проговорила я с надменным видом. Треден еще раз усмехнулся.

Млад чихнул, и я резко повернула голову его сторону. Это движение отозвалось болью в лице; я застонала и приложила ладонь к месту удара.

— Снег бы приложить, — посоветовал Треден.

— Прикладывала постоянно. Все равно отек большой.

— Дай гляну.

Мужчины с некоторых пор стали для меня олицетворением боли и опасности, но когда мэнчи потянулся ко мне, я не отстранилась, и позволила его большим пальцам осторожно пощупать отек.

— Да-а, — протянул он. — Крепко по тебе шарахнули.