Книга Красная точка - Дмитрий Бавильский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возобновление дружбы с Тургояк решили отметить чаепитием, раз уж родители уехали из СССР. Пока Савелий отсутствовал в собесе, а Ленточка была в детском садике, Вася возможно впервые пустил соседок скопом к себе «в огород». Ведь как-то так сложилось, что это он ходил в гости, а не они к нему. А тут, пока родичи в отъезде, гуляй рванина. Слушали пластинки на старой «Ригонде»; Инна, извиваясь, пела «…королевы плаванья, бокса короли…» на фоне олимпийских трансляций с выключенным звуком (талисман ещё никуда не улетел), кидались подушками.
Потом дамы столпились у трюмо в родительской спальне, где в ящичках, похожих на кукольные квартиры с бархатными алыми полами, мама хранила косметику и драгоценности. Васе было приятно хвастаться всем этим барахлом, хотя уже скоро ему стало скучно, в отличие от соседок (особенно усердствовала Маруся Тургояк), очередной раз, по кругу, трогавших камни, кольца и золотой кулончик из чистого золота – мамину гордость, изображавшую созвездие рака, знак зодиака, под которым она родилась.
Кулон был таким прохладным и, главное, гладким, что его даже хотелось расцарапать гвоздём (зуб золота не цеплял). Вася звал подружек к стеллажам, хотел показать старинные атласы на полке отцовских штудий (особенно увлекал «Учебник гинекологии»), но дамы, дорвавшись до приятных материй, выйти из спальни не торопились.
То, что кулон куда-то пропал, выяснилось, когда родители вернулись из ГДР. Не сразу. Через пару месяцев. Мама наводила порядок и обнаружила недостачу. Сначала сама «перерыла весь дом», затем (нужно же было решиться поставить в известность отца) вместе с папой, на следующей стадии подключили Васю и даже Ленточку. Параллельно расспрашивали о том, что было во время отсутствия родителей в городе, не заходил ли кто. Нехотя Вася рассказал про «дружбу народов», умолчав о бое подушками, ведь всё это не имело к пропаже никакого отношения. Родители решили иначе. Сначала они попросили никого не предупреждать о нехватке, затем предложили позвать по очереди Лену, Инну и даже Марину на очную ставку.
Когда Вася пошёл на второй этаж звать Тургояк, та идти не хотела. Ну, совсем ни в какую. Точно предчувствуя неприятное. Пришлось объяснить, что пропала одна ценная вещица, нужно понять когда. Мама его потом долго и нудно ругала за то, что Вася не выдержал тайны и предупредил Тургояк: та спустилась к соседям уже подготовленной. Очной ставки не произошло: большие глаза Тургояк стали больше и, что ли, статичнее, тогда как сама Маруся будто ушла внутрь, где и закрылась на сотни затворов. Она молчала, как на допросе из фильма «Молодая гвардия», тем более что особенно на неё не давили – мы же здесь все интеллигентные люди!
Сцена вышла столь неприятной, что следствие на этом закончили, Инну и Лену даже не звали. Остались только догадки и предположения, но, как мама сказала, напраслину возводить – грех, так что о подозрениях молчали.
Необходимость смирения с этой утратой, правда, толкала родных на какие-то необязательные, процедурные действия[15], постепенно приводившие лишь к осознанию пропажи.
Бог дал – бог взял, мистическое какое-то исчезновенье: Вася хорошо это знал – в мире таится много необъяснимого, поэтому возможно всё, что угодно. В подвале, под тёмной водой, подобно Атлантиде, спит вечным сном сводчатый склеп, промзону венчают готические шпили, а люди, с которыми сводит судьба, и вовсе бездонны в своих непродуваемых воздуховодах.
Жизнь постепенно вошла в колею: потеря кулона вместе с Олимпиадой и поездкой родителей в «страны соцлагеря» скрылась из глаз в пелене сентября, затем октября, начались уроки: теперь занятия шли не у одного учителя в одном кабинете, как это принято в «начальной школе», отныне от урока к уроку Вася перемещался из кабинета в кабинет к разным преподавателям, когда у каждого – свои требования и индивидуальный подход.
Если раньше достаточно было подобрать ключи к одному человеку и нравиться лишь классному руководителю, неизменному, как социализм, то отныне игра в школу требовала гораздой искушённости: людей, от которых зависел любой ученик, становилось в разы больше. Успевая в одной дисциплине, можно было легко заблудиться меж колёсиков и винтиков «учебного процесса» в другой, из-за чего обучение превращалось в умозрительный лабиринт, состоявший из кабинетов на разных этажах и взаимоисключающих педагогов. В перманентной, никому не заметной кафке, подмешанной к воздуху, к воде и воспринимаемой единственно возможной данностью и поэтому, подобно запахам присутственных помещений, к которым привыкаешь до полной неразличимости, не воспринимаемой вовсе, проявлялись новые обертона.
Спасало то, что новые повинности были повсеместными и распространялись на всех Васиных одногодок. Он среди них был учеником не самым сильным, но и не самым слабым, не самым хорошим, но и не самым плохим, середнячком, подстрахованным с обеих сторон. Трудны лишь исключения из правил и особые обстоятельства, а когда все идут одним, стереотипным путём, наверняка кто-то обязательно устанет и выдохнется быстрее.
Сил у Васи отныне хватало только на приручение к себе этого, работающего точно часы, бездушного механизма, перемалывающего детские будни в щепу равнодушных отметок, нескончаемых домашних заданий и необходимости каждый день приспосабливаться к новым людям, с трудом запоминавшим, как же тебя зовут.
– Старт даёт Москва!
Невидимый в осенней мгле, Юра-дурачок выкрикивал на всю коробку слова олимпийской песни, провожая школьников в школу.
Вася уставал рано вставать и идти на занятия, отвыкнув за олимпийское лето, кормившего его полынной пустотой долгих три месяца, изредка перезваниваясь с Инной и Леной, но отдалившись от ни в чём не повинной Марины, как если теперь, после Пушкарёвой, подошла его очередь на размежевание. Они не ссорились, даже не обострялись, просто после маминого допроса встала между соседями стена, где-то за сценой поспособствовавшая, впрочем, ещё большему сближению бывших вражин. Со стороны Тургояк и Пушкарёва казались теперь сиамскими сёстрами, свело их теперь так сильно, что всё, что было меж ними раньше, теперь выглядело лишь подготовкой. Заготовкой подлинной дружбы. Её генеральной репетицией.
– В конце концов, это их личное дело…
Вася размышлял, ворочаясь в постели, перед тем как уснуть. Сон между тем не шёл, заблудившись внутри тела, которое явно становилось иным. Он ещё не осознавал перемен, куда каждую ночь его окунала живая вода созревания: ведь все мы растём, лишь когда спим, вздрагивая и непроизвольно вытягиваясь, чтобы, проснувшись, прорасти в собственном будущем, став чуть взрослее.
