Книга А ты попробуй - Уильям Сатклифф

Я уже целую вечность не общался с нормальными... как бы это сказать, взрослыми людьми. С теми, у кого есть работа. Индусы не в счет – конечно, у них есть работа – я имею в виду со своими. С европейцами, у которых есть работа. С теми, кто занят чем-то настоящим.

От этой мысли в голове у меня наступила полная тишина, теперь я вообще не знал, о чем с ним можно разговаривать.

Наконец я произнес:

– А куда вы едете?

– Писать о забастовке, – сказал он.

Я кивнул, как будто понял.

Он продолжал меня разглядывать, так что я на всякий случай опять кивнул.

– Ты знаешь, о какой забастовке идет речь?

– О какой забастовке?

– Да, о какой забастовке.

– Гм... честно говоря, я в последние дни не читал газет.

Он хмыкнул.

– Конгресс уже продолжительное время ведет дебаты с Б-Дж-П[25]по вопросу квот на высшее образование хариджанов, и Махараштран Сабха оказался не в состоянии собрать решающее количество голосов, чтобы предотвратить тем самым всеобщую забастовку. Все может взорваться в самое ближайшее время.

– Понятно, – я многозначительно кивнул.

– Ты знаешь, о чем я говорю?

– Честно говоря, нет.

– Тогда повторяю. Конгресс...

Я попытался изобразить на лице “Продолжайте, это очень интересно”, но вместо этого на нем каким-то образом отпечаталось: “Что за хуйня?”

– Конгресс? – спросил он.

– Гммм...

– Ты не знаешь, что такое Конгресс?

– Знаю.

– Что это?

– Это... э-э-э... парламент. Индийский парламент.

– Это не парламент. Парламент – это Лок Сабха и Рахджа Сабха. Конгресс – это правящая партия.

– А, да. Точно. Конечно. Я так и думал.

– Значит ты знаешь и о дебатах по квотам для хариджанов?

– Честно говоря, нет.

– Но кто такие хариджаны, ты знаешь?

– Да.

– Кто?

– Это ... гм ... оппозиционная партия.

– О, Господи, это немыслимо. Хариджаны – это низший класс индийского общества. Неприкасаемые. Люди, которые вымыли каждую плитку пола, на которую ты ступал, и каждый унитаз, в который ты здесь гадил. Вот кто такие хариджаны – так их назвал Махатма Ганди. О нем ты, надеюсь, слышал?

– Уж как-нибудь, – сказал я с выразительным сарказмом.

– Кино, наверно, смотрел, – буркнул он про себя. – Ладно, забудь про это.

После этого он тряхнул головой, показывая, что сам тоже намерен забыть о моем существовании, и отвернулся в сторону. Некоторое время он, сморщив лоб и сложив губы в блуждающую улыбку, с интересом разглядывал болота.

Ужасно грубый мужик. Я решил, что не могу позволить так себя унижать.

– Послушайте, – сказал я, – вы профессиональный журналист. Ваша работа – разбираться во всем этом. А я просто путешествую. У меня каникулы. Я не обязан жертвовать своими каникулами. С меня хватит учебного года.

Он медленно обернулся и пробормотал, думая о чем-то своем:

– Ты не обязан жертвовать своими каникулами.

Что он хочет этим сказать? Нет, честное слово, в жизни не встречал таких невеж.

Через некоторое время он повторил эту фразу вновь, громче и со странным ударением:

– Ты не должен жертвовать своими каникулами.

– Вот именно. Я не должен жертвовать своими каникулами. А в чем дело?

– Ни в чем, – сказал он улыбаясь. – Это очень точно.

– Точно? Что значит точно?

– Университет жизни. Первый семестр – рискованные развлечения. Курсовая работа – поехать в третий мир и выжить. Не требуются: жертвы, интерес, интеллект, эмоции.

Невозможный человек.

– Послушайте. Вы ничего обо мне не знаете. Вы не знаете, почему я здесь. Вы не знаете, о чем я думаю. Вас совершенно не интересует, для чего я сюда приехал, и вы... вы... вы не имеете права судить о... обо мне и о моем характере. Я не прав?

Он кивнул, все еще улыбаясь.

– Ты абсолютно прав. Я ничего о тебе не знаю. Ничего вообще. И тем не менее, я оказываюсь тут и сужу о тебе и твоем характере на совершенно пустом месте. Это ужасно.

Взгляд у него был, как у инквизитора, но я не понимал, чего он добивается и очень старался не отвести глаза.

– Ты абсолютно прав. Ты мне совершенно безразличен, и тем не менее, я пришел, уселся рядом с тобой, теперь проведу некоторое время в твоем обществе, уйду и буду думать, что кое-что о тебе узнал. Просто потрясающе. Зачем я к тебе подошел? Если ты мне не интересен, зачем я отнимаю у тебя время?

– Да. Теперь я понял. Очень доходчиво. – Я отвернулся и попытался забыть о его существовании.

Люди бродили по насыпи, болтали и курили; никаких признаков того, что поезд когда-либо двинется. И несмотря на то, что журналист откровенно меня гнал, я не двигался с места. Я боялся опять остаться один.

– Надо написать статью, – сказал он.

– Что?

– Статью о тебе напишу.

– Обо мне? Что вы обо мне знаете?

– Кое-что знаю. Ну-ка, расскажи, что ты делаешь целыми днями?

– Что я делаю?

– Да. Как у тебя проходит самый обычный день?

– Вы что, издеваетесь?

– Нет, я серьезно.

Я с подозрением его рассматривал.

– Понимаете – я путешествую. Я рюкзачник.

– Да, но чем ты занимаешься целыми днями? Что ты делаешь, чтобы тебе не было скучно?

– Скучно? Здесь не бывает скучно.

– Но что ты делаешь? В каждом городе.

Весь его вид выражал неподдельный интерес.

– Ну, сначала приезжаешь. Ищешь отель. Некоторое время отдыхаешь. Несколько дней смотришь город. Ешь. Читаешь. Спишь. Разговариваешь с другими туристами. Думаешь, куда поедешь дальше, потом – знаете – это не так просто достать здесь билеты. Так что сначала к этому готовишься, потом идешь в атаку, полдня воюешь за билеты и на следующий день уезжаешь.

– Понятно. Самое важное и трудное дело в каждом городе – это достать билеты, чтобы попасть в другой город.

– Не правда. Я этого не говорил.

– Говорил.

– Послушайте, хватит. Можете издеваться сколько угодно, но я не собираюсь помогать вам сочинять ваши дерьмовые статейки. Ищите себе другого дурака.