Книга Колдун. Сквозь века. - Елена Синякова

Было что-то трогательное и искреннее в том, как он подставлял лицо под мои ладони, собирая мою ласку, чтобы только я касалась его снова и снова, водя кончиками пальцев по каждой тонкой острой черте, отчего весь его облик казался таким холодным и хищным.

Было что-то неведомое и трепетное в том, как он позволял трогать его, словно впервые познал ласку, и теперь не мог отпустить, наслаждаясь и утопая в этом.

Он не пытался больше укусить, даже когда целовал со всей своей жаждой и жаром, вдавливая в себя и иногда содрогаясь всем телом, словно что-то рвалось изнутри, замирая каждый раз, как только я касалась его ладонями, гладя, и сама наслаждаясь этими прикосновениями к большому стройному телу.

До самого рассвета мы целовались, утопая друг в друге, спрятанные от чужих глаз и сплетен, очнувшись лишь когда где-то надрывно закричал петух, и колдун поморщился.

— Ты не можешь ходить при свете дня?

Он тихо рассмеялся, поворачиваясь так, что теперь я оказалась лежащей на нем, и снова обнимая крепко-крепко, словно пришло время отпустить меня и уйти, а он никак не мог этого сделать:

— Я не вурдалак, девочка.

— И не нечисть?

— Не напрямую, — чуть пожал он плечами, все равно оставляя сотни вопросов в голове, когда я вдруг подумала, что уже не боюсь его, кем бы он не был, обласканная и укутанная в его силу настолько, что не могла перестать улыбаться.

За всю мою короткую серую жизнь меня любила только бабушка.

Только она дарила мне свою безграничную любовь и тепло, и в ее руках я пряталась от всего на свете, что пугало или причиняло боль, зная, что она защитит и всегда поможет. Но с ее смертью я словно осталась одна перед разрушительным миром, который ломал, каждый день проверяя меня на прочность.

Не было больше никого, в чьих руках я могла бы найти покой и утешение, чтобы просто почувствовать, что я не одна.

…до него.

— Я даже имени твоего не знаю, — проговорила я, когда колдун нехотя поднялся с пола, тряхнув копной своих варварски прекрасных волос, стряхивая сено и сухую траву с них и одежды, когда пришло время уходить, а я смотрела на него и боялась спросить вернется ли он еще…потому что не хотела, чтобы он уходил.

Накидывая на плечи тяжелый плащ, обшитый черным мехом, он обернулся, прикасаясь длинными сильными пальцами к моему лицу и чуть улыбаясь:

— У меня нет имени.

— И родителей никогда не было?

Мужчина чуть пожал плечами, словно теперь это уже ничего не значило, отозвавшись:

— Когда-то были, но это уже не важно.

— Выходит ты был рожден человеком, а потом стал …таким?

— Я стал таким, когда родители продали мою душу магу, отдав в его руки, когда я еще не умел ходить.

Задохнувшись, в ужасе от услышанных слов, я всматривалась в его непроницаемые глаза, не видя в них ни боли, ни ярости, ни сожаления, словно в тот момент его душа стала такой же непроглядно черной, как зрачки его глаз, в которых отражалась только полная луна. И я.

Больше он ничего не сказал, склоняясь и щекоча мехом, когда поцеловал на прощание, словно отрывал себя от меня насильно, остановившись уже у открытой двери, чтобы улыбнуться странной загадочной улыбкой:

— Люди называют меня Черным.

6 глава

Сосновой смолой пахнет дом на исходе дня.

Погасишь в нём свет — превратится в дремучий лес.

Он старше лесов, по которым ползёт змея,

Библейский туман, этот маленький жгучий бес.

Почти что ручной, если ты не придумал злей,

Древнее и больше, чтоб равен он был тебе.

Не бойся его, в полнолунье ножом не бей,

А просто смотри в подступающей тишине.

Нет зверя умней, потому что ты с ним одно:

По тёмному лесу два волка бегут шаг в шаг.

Умоешься утром — увидишь своё лицо,

Когда не осилит тебя на тропе чужак

Рождественской ночью… И пусть эта ночь звенит,

И пляшут архангелы в белом свечном дыму.

Вот сотый родился. Его ты услышал крик.

Откроешь окно — и увидишь его звезду

Серебряной ночью… Твой лес — серебро и соль.

/На них так отчётливо виден чернильный след…/

Смотри на звезду — звёзды часто играют роль

Серьёзных богов, пока свет не сойдёт на нет.

Сосновой смолой пахнет мир на исходе дня,

Границы всё тоньше, нарушишь — и жди гостей.

/Лишь только к утру унесут их потом ветра;

Проводишь поспешно, коснувшись рукой дверей./

И старше не станешь, и младше не сможешь быть…

Вдохнешь новый день — и погасишь одну звезду.

Архангелы спят, предпочтя эту ночь забыть.

И только Мария стоит босиком в снегу.

— Я хочу разорвать помолвку и расстаться с Дэном.

Кажется, если бы в этот момент в Лондоне взорвалась ядерная бомба, эффект был бы и то меньше.

На кухне повисла такая тишина, что было слышно, как урчит тихонько холодильник, и пиликают часы в прихожей. Только я продолжала уверенно и, надеюсь, что довольно спокойно смотреть в глаза родителям, всем свои видом показывая, что я уверена в каждом своем слове, как и в сделанном выборе.

И я была действительно уверена.

Только немного нервничала и переживала насчет предстоящего разговора, который запланировала на сегодня, потому что не хотела больше жить в этой лжи и заставлять себя быть рядом с человеком, который никогда не сможет заменить или стать хотя бы капельку ближе мистера Блэкстоуна, что ворвался в мою жизнь подобно урагану.

— Вот! Я же говорил, что…

— Пей чай, милый! — нервно и отрывисто бросила мама, отчего отец поджал губы, но на удивление послушно припал к кружке, только смотрел на меня радостно и одобряюще, чего я не могла сказать о маме.

Нет, она не была против.

Просто эта новость очень сильно взволновала ее, отчего теперь мама сжала ладони, переплетая пальцы между собой, но глядя на меня сосредоточенно и проникновенно, словно пытаясь прочитать, подобно Черному, что творилось в моей душе.

Но мне нечего было скрывать. И я хотела быть честной и открытой со всеми.

Лучше решить все сразу и пережить этот период, чем бесконечно долго терзать пустыми надеждами Дэна и медленно умирать внутри от собственной трусости!

— Дочь, я не понимаю… — начала мама как всегда издалека и максимально мягко. — Ты столько вытерпела ради того, чтобы мы согласились на этот брак. И вот теперь, когда все пошло именно так, как ты хотела, сама отказываешься? Разве это логично?..