Книга Охота на Овечкина - Инна Шаргородская

Глава 11

Михаила Анатольевича настигла любовь, но он был весьма далек от понимания этого.

Никогда в жизни не думавший о любви, ничего не знал Овечкин ни о формах ее, ни о мгновениях ее зарождения, ни о становлении и смерти, ни о силе воздействия ее на душу человека, ни о сопутствующих ей восторгах и муках. И теория, и практика любви равно были для него terra incognita, и можно смело сказать, что прожив в сем блаженном неведении тридцать пять лет своей жизни, никогда бы не догадался Овечкин о том, что с ним теперь произошло, если бы только кому-нибудь не вздумалось открыть ему глаза. А такого человека поблизости не нашлось.

И потому, постояв в оцепенении перед открытым окном в своем новом жилище и возвратившись через какое-то время к реальности, оставался Михаил Анатольевич все в том же блаженном неведении относительно своего состояния. Одно только он знал совершенно твердо – Басуржицкий заблуждается. Его жена абсолютно здорова. Разумеется, он не мог бы сказать, на чем основывается такая его уверенность, и вряд ли рискнул бы отстаивать свое мнение перед специалистом. Но всею душою он был отныне на стороне Елены Басуржицкой и, едва придя в себя, сразу задумался, каким образом помочь девушке снять с себя клеймо сумасшествия.

Правда, он слишком мало еще знал о ней. Михаил Анатольевич скорбно покачал головой, отошел от окна и присел на кровать. Ему только предстояло познакомиться с ней поближе, услышать ее историю – а в наличии очередной удивительной истории он почему-то нисколько не сомневался – и тогда уже начинать ломать голову над выходом из положения.

А положение оказалось гораздо серьезнее, чем представлялось Овечкину, и убедился он в этом всего через несколько минут.

Когда дурман в голове окончательно рассеялся и Михаил Анатольевич снова начал мыслить трезво и ясно, все решив для себя относительно душевного здоровья Елены Басуржицкой, вспомнил он и о Никсе Маколее. И ужасно забеспокоился. Что же он тут сидит… надо позвонить хотя бы, узнать у бабы Веры, не возвратился ли король, а если возвратился, то как там у него с Хорасом? И вообще, может, сегодня ночевать тут не обязательно, и можно съездить повидаться с Никсой, заодно и поговорить…

Михаил Анатольевич решительно поднялся с кровати и направился к выходу, не предвидя никаких препятствий невинному своему желанию встретиться с другом.

Однако первое же препятствие явилось ему в виде запертой на три замка двери, ведущей из половины Елены в остальную часть квартиры. Это смутило Овечкина, но ненадолго. Он увидал кнопочку звонка на дверном косяке и, справедливо рассудив, что она предназначена для вызова кого-нибудь с той стороны, без колебаний нажал на нее.

Результата не было так долго, что даже безропотный Михаил Анатольевич потерял терпение. Он позвонил еще раз. И еще. Наконец по ту сторону двери зазвенели ключами, защелкали замками, и препятствие было устранено. Но не совсем.

Овечкин ожидал увидеть Басуржицкого, однако перед ним предстал темноволосый подросток-секретарь. И подросток этот стоял на пути, загораживая проход, и молча, без всякого выражения на лице, смотрел на Михаила Анатольевича, словно ожидая чего-то.

Михаил Анатольевич тоже подождал немного, сам не зная чего. Потом сказал:

– Мне нужно к Даниилу Федоровичу.

– Зачем? – спросил подросток, не дрогнув ни единым мускулом гладкого своего лица.

– Как, то есть, зачем? – растерялся Овечкин. – Мне нужно позвонить… да и сказать кое-что Даниилу Федоровичу!

– О чем?

– О том, что мне нужно съездить домой! Я не понимаю тебя, мальчик…

– Подождите, – сказал тот. И дверь перед носом Михаила Анатольевича вновь захлопнулась.

От удивления он даже разинул рот. Что это какие строгие тут порядки? К чему?

На этот раз ждать пришлось недолго. Михаил Анатольевич еще не успел справиться с неприятным чувством, как мальчик, явившись, жестом пригласил его выйти. И пройдя за ним по пятам через всю эту огромную квартиру, очутился наконец Овечкин в кабинете Басуржицкого, сидевшего за письменным столом с озабоченным видом. Но заботили его как будто вовсе не нужды Михаила Анатольевича.

– Что случилось? – спросил он довольно рассеянно и нетерпеливо, едва глянув в сторону своего нового служащего.

– Ничего… ничего не случилось. Мне нужно съездить домой, Даниил Федорович, – сбивчиво начал Овечкин, снова начиная робеть при виде импозантной фигуры Басуржицкого. – И телефон…

Даниил Федорович поморщился.

– Позвольте, Михаил Анатольевич, я же вас предупреждал. Контакты с внешним миром мне крайне нежелательны.

Овечкин захлопал глазами.

– Как… но я не…

– Вас предупредили. Вы дали согласие остаться в этом доме. Вы уже приступили к работе. Так чего же вы хотите? Вам что-нибудь нужно? Составьте список, отдайте секретарю, и завтра у вас будет все необходимое.

– Я… мне нужно, конечно… но я бы хотел поговорить с другом, вы же знаете!.. вы сами отправили его к этому вашему знакомому…

Басуржицкий сморщился еще сильней.

– Хорошо. Вот телефон. Звоните.

Овечкин посмотрел на аппарат, потом снова перевел взгляд на хозяина.

– Простите, – пролепетал он, совершенно сбившись с мысли. – А о чем вы меня предупредили? Я как-то запамятовал…

Басуржицкий вздохнул, нетерпеливо постучал пальцами по столу.

– Вы будете жить здесь, общаться с Еленой, еженедельно получать приличную зарплату – при одном условии: все ваши контакты с внешним миром на время работы прекращаются. С сегодняшнего дня и до дня вашего увольнения вы не будете выходить из этой квартиры. Звонки тоже нежелательны. Я не хочу, чтобы болезнь моей жены обсуждалась с кем бы то ни было за пределами моего дома. Сейчас вы, конечно, можете позвонить своему другу. Но скажете ему только, что нашли работу и в ближайшее время с ним не увидитесь. Все понятно?

Оглушенный Михаил Анатольевич кивнул. Он стоял, тупо глядя на телефонный аппарат, который пододвинул к нему Даниил Федорович, и никак не мог осознать услышанное. Когда это его предупредили?! Нет… такие условия его совсем не устраивают. Как он мог дать согласие? Он уже открыл было рот, чтобы сказать об этом. Увольнение – так увольнение. Но вдруг… образ Елены мелькнул у него перед глазами, и Овечкин замер с открытым ртом.

Если он уволится, он больше никогда не увидит Елену. Если он уволится, его место займет другой человек, который, вполне вероятно, будет считать эту девушку сумасшедшей.

– Так вы будете звонить или нет? – раздраженно спросил Басуржицкий. – Вы отвлекаете меня от дел, знаете ли!

– Да, – сказал Михаил Анатольевич, неожиданно для себя самого обретая твердость.

В конце концов, Никса Маколей – взрослый человек, который в состоянии сам о себе позаботиться. И кому нужна свобода Овечкина! Никто не ждет его за стенами этого дома, никто не станет беспокоиться о нем. А уволиться никогда не поздно.