Книга Бездорожье - Инна Шаргородская

Кое в чем Станнус не обманул – среди здешних «неприкаянных», за которых выдавали себя эти подлецы, и вправду можно было провести вечность, забыв о существовании самого времени. Прогулки по чудесному городу, по музеям. Остроумные и образованные собеседники. Увлекательнейшие разговоры и споры. Танцы, музыка, пение. Прекрасные женщины… Аурия, конечно, затмевала всех, но и подруги ее не могли бы оскорбить ничей, даже самый придирчивый взор.

А главное – столько внимания к себе Дуду не видел со времен своего безмятежного детства.

Здесь ловили каждое его слово. Спешили услужить, стоило только высказать какое-то пожелание. Бросали все дела – не сказать, правда, что таковых имелось в избытке, – чтобы выслушать его и развлечь.

И Аурия не сводила с него глаз, которые обещали многое…

Это было приятно. Очень. Дуду впервые, наверное, после того короткого периода, когда Пиви еще любила – или думала, что любит – его, вдруг почувствовал себя здесь… мужчиной? Или просто достойным столь уважительного отношения человеком?

Трудно сказать, будучи всего-навсего призраком. И не имея возможности по-настоящему обнять и прижать к себе красавицу, сколь бы многое ни сулили тебе ее глаза.

Но даже и от подобия прикосновений Аурии он умудрился потерять голову. На день, на два, на три? – сколько времени Дуду провел среди бесов, он на самом деле не знал. Казалось, что неделю, пролетевшую как единый миг.

Когда именно он заподозрил неладное? – тоже трудно было сказать.

Но бесы, пожалуй, поспешили. Перестарались.

Слишком уж циничными были все их разговоры и рассуждения, с самого начала. И если заявление Станнуса при первой встрече о том, что любви на свете нет, Дуду еще как-то проглотил, злясь на Пиви в тот момент и будучи с ним почти согласен, то услышать, несколько позже, то же самое от Аурии ему оказалось неприятно.

Золотая девушка была совершенством. Прелестные уста ее не должны были выговаривать ничего, кроме слов любви.

Но любовь для нее, как вскоре выяснилось, сама была всего лишь словом, причем бранным. Страсть – да, телесное наслаждение – конечно… их Аурия понимала и ценила. А ничего другого и нет, пожимала плечиками она, так зачем выдумывать какие-то якобы высокие чувства? Для того лишь, чтобы замаскировать собственные слабость и эгоизм, желание закабалить партнера, стремление единолично и долговременно обладать тем, что тебе не принадлежит и принадлежать не может?…

У Дуду, конечно, хватало причин и самому давно уже разувериться в любви, и все-таки он в ее существование верил. Взять хоть историю Идали и Клементины… да, здесь, наверное, имели место и слабость и, может быть, даже эгоизм, но ведь и самоотречение тоже, и готовность пожертвовать собой ради любимого человека! Непростая это штука – любовь, в ней столько всего намешано, что с ходу можно и не отличить желание закабалить партнера, к примеру, от невозможности без этого самого партнера дышать… Поэтому он не спешил бы выплескивать вместе с водою младенца!

Однако, обратившись за поддержкой к остальной компании, Дуду понимания не встретил ни в ком.

При слове «любовь» лица его веселых и обаятельных собеседников неуловимо подурнели. Улыбки их сменились брезгливыми гримасами, глаза сделались пустыми. И высказались все они практически так же, как Аурия, только с разной степенью грубости и цинизма. Гадалка по имени Меркурия насмешливо поведала, что лично она, заглядывая в прошлое и будущее, ни разу не видела там никакой любви. Станнус пустился в остроумные псевдофилософские рассуждения по поводу этимологии этого забавного понятия, а Магнус, поэт, прочел экспромтом несколько скабрезных стишков…

Дуду похихикал через силу, боясь показаться этим умникам наивным романтичным глупцом. Потом притих удрученно, потому что стишки были очень уж противными. В какой-то миг взглянул на смеющуюся Аурию и вдруг… увидел вместо золотой девушки вызолоченного идола.

Не совершенство, а пародию на него.

С глазами, полными нечестивого веселья…

Он даже вздрогнул от неожиданности. Поспешил отвернуться от нее, уставился в стол.

И вспомнил ни с того ни с сего цитату из пророка Маргила, каковых успел наслушаться в бродячем театре от Аглюса Ворона и Титура Полдня.

«Где нет любви, там нет радости».

Он не заметил, как пробормотал это вслух. Напрягся, припоминая, что дальше.

– «Где нет радости, там нет света. Где нет света, там селится дьявол»…

В роскошном зале одного из местных дворцов, где они сидели всей веселой компанией, попивая призрачный ром, вдруг сделалось очень тихо.

– И что? – неприязненно спросил в этой тишине Станнус.

Дуду смутился. Хотел придержать язык, но не смог – слова как будто сорвались с него сами:

– «Где селится дьявол, все становится отрицанием. Он говорит – из тьмы нет выхода»…

– И что? – тем же тоном повторил Станнус.

– «Но Бог видит и во тьме», – закончил Дуду.

Поднял наконец глаза. И снова вздрогнул.

Собеседники его словно окаменели в молчании. И лица их вдруг показались ему незнакомыми и неприятными. Даже… уродливыми. Потому что их искажала одинаковая у всех и довольно злая гримаса.

На ум невольно вскочило слово «бесы»… но Дуду испуганно его отогнал. Просто рассердились – попытался он себя успокоить. Из-за его тупости. Конечно, нашел с чем выступить среди этих интеллектуалов – с расхожей мудростью какого-то провинциального, никому не ведомого пророка!

Но тут они зашевелились и стали прежними. Как будто и не слышали ничего. Кто-то засмеялся, кто-то поднял рюмку, предлагая выпить и спеть. Аурия погладила Дуду по руке, словно бы прощая ему его маленькую оплошность.

И он едва не отдернул руку.

Сам удивился такой своей реакции. И еще больше – пришедшему следом пониманию, что его перестало радовать общество Аурии. Да и всех остальных тоже.

Стать после смерти неприкаянным духом и остаться атеистом невозможно, сколь бы искренне ты ни считал при жизни, что никаких вышних сил не существует. Но можно, даже убедившись наконец в их наличии и власти над твоей судьбой, остаться прежним дураком. Который вдруг решает – вместо того чтобы переосмыслить содеянное и покаяться, – что уж с ним-то в загробной жизни точно обошлись несправедливо, в отличие от всех остальных, и начинает предъявлять претензии вышним силам. Дуду насмотрелся на таких… да что далеко ходить, сам никакой особой вины за собой не видел. И думать об этом не хотел. Зачем, когда вот она, виноватая, – бывшая жена с ее приворотным зельем?…

Однако здесь, за одним с ним столом, сидели вовсе не дураки. А, кажется, кое-кто похуже… вроде ведьмы Манон, которая служила злу при жизни сознательно и чья душа была черна настолько, что, даже зная о Божьей власти над собой, признавать ее Манон не желала. Таких среди неприкаянных Дуду тоже приходилось встречать, хотя и редко, и уж их-то он совсем не понимал. Поскольку сам гнева Божьего все-таки побаивался…