Книга Тупо в синем и в кедах - Марианна Гончарова

А есть просто отдельные. Типа «белые ходоки». Они ни с кем. Степа, например. Он просто придурок полоумный. Его, конечно, пожалеть бы, но у него, по ходу, конкретная шиза какая-то врожденная. И мамаша у него такая же. Она раз в неделю приходит к директору и скандалит из-за Степы. И пишет письма в облоно, в министерство, президенту… Проверки в школе. Приходят тетеньки из опеки, приносят эти пересланные с множественными резолюциями письма – «Уважаемый господин президент, пишет вам несчастная мать…», беседуют в классе сладенько, типа, что ж вы, ребята, травите мальчика. А мальчик на задней парте сидит, бычится, здоровый, как бегемот, исключительный м…к (это Лена так рассказывала, а другие подтвердили, даже Лали сказала, м…к, значит, м…к!) Он притаскивается в школу раненько утром в понедельник и выбирает себе жертву из младших классов. И всю неделю отбирает деньги, идиотские поручения отдает, закрывает в туалете, лупит по затылку. У одного куртку отобрал и унес домой. Может в столовой подойти к столу, где малые обедают, забрать тарелку с едой и сожрать. В прошлом году наконец он стал бояться. Машку. Маша как-то не выдержала, когда на ее глазах Степа издевался над восьмиклассником. Жалкий пацик такой, с бабушкой живет, заикается. Машка Степу с ноги ухайдохала. Ей можно, она, в отличие от Лали, карате не занимается, она хип-хоп танцует. Там тоже ноги сильные должны быть. И там нет такого в кодексе, что нельзя драться в миру. Как было: мальчишка вырвался и сбежал. Степа погнался следом, Машка сначала подставила ему ножку, Степа грохнулся на пол. А тут завучиха. Степа сплюнул, показал Маше средний палец и ушел в класс. На следующей перемене Машка пошла к бэшникам, поманила Степу и, ничего не объясняя, подпрыгнула и вставила ему ногой в табло. Скандал был. Учителя Машке оценки поснижали. На экскурсию не взяли. Такое, да. А есть еще одна, Кошуляк. Она еще в седьмом классе начала расплываться. Грудь там, бедра и так далее. Такая тупая, что в школе больше ничем не занимается, кроме как провоцирует. Шлепает интересных ей мальчиков по спине и ниже. Задевает плечом. Играет глазами. Фу! Ну ее и щупают все, кому не лень. А ей того и надо. Она визжит и бежит жаловаться к директору. А директору, сама знаешь, вообще по барабану. Он какой-то подвеянный, одни рейтинги в голове. Сидит, морозится. Мы ни разу не слышали от него ничего толкового. Он у вас физику преподает. В лучшем случае просто будет присутствовать на уроках, а вы будете читать параграф вслух по очереди. А если ему будет совсем лень, то станете переписывать абзац в тетради. Часто, что бэшникам очень нравится, он будет посылать вместо себя библиотекаря. Она придет, будет вопить, а вы – переписывать абзац в тетрадь. Так что тебе надо репетитора искать.

Девочки еще говорили и говорили, а мне казалось, что все, чем было заполнено мое существование эти полгода новой жизни – мои родные, включая Лали и ее семью, Полину, ее котов и ее тайны, зимнее черное дерево, прогулки, вороны и соседская гончая, книги, Пауль Францевич, Оксаночка и Зина Иванивна, наши вечерние разговоры с Мистером Гослином, отъезд доктора Натана и доктор Слава, и любимый доктор Мистера Гослина Варений Алексеевич, – что все это вдруг беззастенчиво и равнодушно отодвигается чьей-то рукой в сторону, как бывает, когда человек смахивает все со своего стола, что-то падает на пол, что-то мнется, что-то разбивается… И надвигается туча, туча, и что делать, как мне быть?

Я пришла домой после прогулки и все подробно рассказала Кузе. Когда я пересказываю, я потом не забываю ничего. И Кузя сказала, что мы же солдатики, мы черепашки-ниндзя, что есть два выхода. Первый: опять учиться дома, экзамены сдать экстерном и не иметь дела с одноклассниками и учителями, которые мне не понравились. Второй выход – подумать, сообразить, что для меня главное, вспомнить, о чем просил доктор Натан, и беречь «результат», учиться быть крепкой и не поддаваться, потому что из этого состоит жизнь. А результат ведь принадлежит не только мне, но и всем, кто вокруг меня, и нашему маленькому, умному, доброму Мистеру Гослину, поэтому это главное.

#мир_в_котором_я_живу #my_family

Город, где мы сейчас живем, был всегда для меня очень притягательный. Во-первых, потому, что меня маленькую возили сюда в отпуск к деду Мише и Агнии. А дед, большой, красивый, усатый, готовился к встрече и привозил из таинственной страны Рейс мне – своей тогда единственной внучке – всякие иноземные чудеса: платьица, веера, гольфы с помпонами, даже английскую игру крикет, в которой я так и не разобралась, маленькая была, растеряла все воротца, шары и молоточки. Но однажды деду закрыли визу за неблагонадежность и свободомыслие, потому что он, когда его судно приходило в какой-нибудь иноземный порт, возил своих матросов по разным интересным местам, а начальство не ставил в известность. Еще он был ходок и заводил романы в разных странах. Ну так он же был вдовец и с тех пор никак не мог найти ту, единственную. И в каждом порту у него была запасная невеста. А еще он привозил запрещенные тогда в стране книги. Словом, ему закрыли визу, дед сначала пригорюнился и даже запил, попал с высокой температурой и воспалением легких в госпиталь, а там, в манипуляционном кабинете, встретил медсестру с золотыми руками, которую звали Агния. Дима говорил, что Агния тут же крепко полюбила деда и очень за него боролась. И вышла замуж за него, больного, с тем самым диагнозом, и отвоевала его уход, отложив его на целых двадцать пять лет. Они купили этот вот дом, отремонтировали его, развели сад, и дед принялся рисовать. Конечно, море. Одна его картина сейчас висит над моей тахтой. Лучи солнца пронизывают тучи. А море сизое, тяжелое, в грязно-серой пене, играет со старым парусником. И если прислушаться, когда не спится, слышно, как, угрожающе ворча, набегают «три сестры», самые большие волны во время шторма. Лежишь и слышишь, вот первая волна вскидывает судно, вот вторая его подбрасывает и резко швыряет под третью, третья накрывает. И – ф-ф-флоп! ф-ф-флоп! – лопаются пузыри, и с тихим шипеньем опадает пена. А три моряка, замерзших, уставших, выползают на берег. Дед, мудрый и сердечный, знал, что я буду переживать, и спас команду на своей картине. Все говорят, что я – копия дед. И лицом, и характером, и ростом, и длинными руками-ногами, и костлявостью. Однажды – я этого не помню – Дима рассказывал: мы встречали деда в Одесском порту. Дед схватил меня на руки, а потом мы оба смотрели далеко в море и были ужасно похожи, я, маленькая, и он, большой суровый капитан. Он сказал тогда: Лизок, я дарю тебе это море. Оно теперь твое. Поняла? И я поняла. Дима говорит, что я была в диком восторге от того, что вся эта гигантская мощная стихия – моя. Только не знала, как теперь ею владеть, ну не выпить же ее всю и не собрать в ведро. И говорят, что я страшно нервничала, когда в мое море на пляже лезли все, кому не лень, и кричала всем: уходи, уходи, это мое море. Потом смирилась. Мне сказали, что хорошим надо делиться с другими. Бабушка – даже странно так называть молоденькую девочку с маленьким Димой на руках на фотографии – ушла очень рано. Бабушку звали Лизой. Дед очень мечтал о внуке. И я думаю, что где-то там он ужасно рад и очень гордится Мистером Гослином. Однажды я спросила Агнешку, не пыталась ли она вызвать на своих спиритических сеансах деда. Она прямо ахнула в ответ: ну что ты, – воскликнула, – зачем? Он же там с Лизой! Я, дикая и совершенно не сентиментальная, погладила ее по огненной, крашенной в цвет борща голове. Ну чтобы она знала, что я ее ужасно люблю. И все мы.