Книга Улей - Дэлия Мор

— Преторианец Ян. Принимайте неофита. Рапорт сержанта Грута. Разберитесь и доложите. Срок четыре дня. Слава Королеве!

— Слава Королеве, — повторил Ян и забрал сложенный аккуратной стопкой рапорт, а заодно и неофита. Просто взял меня за шиворот, и я поплыл за преторианцем, с трудом удерживая равновесие. Потолочные светильники меркли в глазах, форма членов совета сливалась в сплошное красное пятно. Сил не было радоваться, что приговор отложен на четыре дня. Васпа волочил меня по коридору с упрямством и безразличием танка, наматывающего на гусеницы тела врагов. Остановился только для того, чтобы открыть дверь в крошечную комнату с таким же арсеналом инструментов для допроса, как у Грута.

— Разде…вайся, — тяжело обронил Ян. — Форму в ведро.

Расстегивая гимнастерку, я осматривался. Стылый воздух стелился по выскобленным стенам, огибал заботливо разложенные на тележках крючья и щипцы. Ледяной изморозью лежала серая зола на давно остывших углях в жаровне. Жалобным стоном ей вторили свисающие с потолка цепи. Ян случайно задел их белобрысой макушкой. Его красный китель горел ярким пламенем в царстве серой стужи, но глупо было ждать тепла. Все время, пока я раздевался, одноглазый читал бумаги с застывшей маской безразличия на лице. Как посмертная статуя в усыпальнице старой империи.

— Низкая регенерация…говоришь, — тихо пробормотала статуя, шурша рапортом. — Проверим?

Глава 15. Ян

Одноглазый подвесил меня на вывернутых за спиной руках так, чтобы ноги еще стояли на полу. Неприятно, но терпимо. Не успевшие срастись ребра все еще причиняли страдания, однако не в моем положении приговоренного к смерти жаловаться на то, что вскоре должно показаться мелкой неприятностью.

Мир я видел перевернутым, слышал тяжелые шаги и чувствовал удушливо сладкий запах, исходящий от васпы. Господин преторианец появился у меня за спиной. Вернее, его начищенные до блеска сапоги, красные брюки выше колен и длинная трость у бедра. Я считал ее признаком статуса, наградным оружием, но трость преподнесла сюрприз. Выбросила острое металлическое жало, когда Ян нажал на кнопку. Человек-оса? Теперь верю.

Моя спина превратилась в холст для безумного художника. Или в чистый лист для будущего рапорта преторианца. Я стонал и морщился, пока Ян вырезал лоскут кожи. Теплая струйка крови покатилась по спине и ягодице, капая на чистый пол алыми кляксами. Я тоже стану художником, рисуя свое полотно боли.

Преторианец разжег жаровню и положил рядом с резаной раной красный уголек. Кожа зашипела, наполняя допросную вонью паленой плоти. Это пятно я посвящаю тебе, Грут, за мои ожоги от раскаленного прута. Белое пятно обморожения добавили кубики льда. Я едва не закричал, пока они таяли один за другим, пуская струйки воды. Я запомнил свое появление в Улье и освежающий душ. Желтую краску принесла кислота, разъедая кожу немилосердно. Я взвыл и задергался.

— Тихо, — приказал офицер, плеснув на ожог водой, но и после стало не намного легче.

Одноглазый ходил вокруг меня, наблюдая за своим шедевром. Иногда садился на табурет и делал пометки на листе бумаги. Молча, методично, сосредоточенно. Бездушный механизм, выполняющий заложенную программу.

— Как попал… в головной Улей?

Где-то я уже это слышал. Ладно, повторю ответ. Простая легенда не успела стереться из памяти. Я снова рассказал о крушении вертолета и гибели командира. Надеюсь, убедительно. Ян молчал, а я не видел его лица. Хотя, что я там надеялся разглядеть?

— На экзамен …летели?

— Не знаю.

Преторианец сидел неподвижно и явно никуда не спешил. Выдержу ли я долгий разговор с по-настоящему умным и въедливым собеседником? Таким, который и должен вести допрос. Все же Грут больше бил, чем действительно пытался меня подловить или запутать.

— Сержант не сказал?

Может, настоящий сержант и рассказал все своим неофитам, у трупов теперь не спросишь. Голова болела, наливалась свинцовой тяжестью, спина горела огнем. Тезон придумал бы как выкрутиться, а я мог ответить только:

— Нет.

— Распустилась пе-ри-фе-ри-я. Неофитов на вертолетах, — сказал Ян. Ни раздражения, ни сарказма. Пустой, выстуженный голос. — Кто там такой умный? Личный номер командира?

— Три, Е, девяносто восемь, два, два минус, — спокойно ответил я.

— Девяносто восемь, два? Вурс? Рыжий?

Проклятье! Я не помнил цвет волос убитых. Отрезанные головы — не самое приятное зрелище, чтобы разглядывать их во всех подробностях. Да, большинство васп светловолосые, но Дин темный, и рыжих я среди неофитов видел. Твердить, что не знаю я уже не имел права. Лик командира всегда должен стоять перед глазами. Все шрамы и трещинки наизусть, не то, что цвет волос. Ответить я мог либо да, либо нет. Кхантор бэй.

— Да.

— Помню. Он руку неофиту оторвал. На Совете разбирали.

А с облегчением выдохнул, а преторианец снова взял рапорт и стал перебирать листы.

— Еще раз. Номер командира, — уточнил Ян.

— Три, Е, девяносто восемь, два, два минус.

Преторианец замер. Наверное, задумался. Мне снова стало плохо и жарко. Сейчас что-то будет.

— Сержанта «три, Е, девяносто восемь, два, два минус» зовут Шин, — задумчиво проговорил офицер. — Я вспомнил. Вурса год назад убили люди.

В моих глазах черный диск тени от планеты пожрал светило. Время остановилось, мое затмение будет вечным. Офицер медленно поднялся и пошел ко мне, каждым шагом сотрясая ставшую немыслимо тесной допросную.

— Кто ты такой?

Я знал, как сильно это будет злить палача и сколько дополнительной боли принесет, но я должен молчать. Не может сын генерала сдать отца и всю группу. Тезон еще в Улье, у него есть шанс уйти. Я буду молчать, одноглазый. Кроме криков и стонов ты от меня ничего не услышишь.

Не дождавшись ответа, Ян окунул палец в свежую рану на моей спине, вдоволь его там провернул и поскреб мясо ногтем. Я до хруста стиснул зубы, но не издал ни звука. Не дождется.

— Кто ты такой? — повторил вопрос преторианец. И, послушав тишину, со всей силы заехал кулаком по схематичным цветным отметинам, сбивая меня с ног и роняя вес тела на вывернутые руки. Перед глазами поплыли красные пятна, крик прорывался через закушенную губу, но я снова промолчал. Не торопился Ян поднимать меня выше на дыбу. Не из жалости, нет. Таких слов как жалость, милосердие и сострадание в Улье никто не знал. Исключительно из практического соображения. Если я слишком быстро потеряю сознание, то тем более ничего не расскажу.

— Молчишь? Это ненадолго — услышал я сухой и трескучий голос офицера. — Я не дам тебе умереть, пока не узнаю. Кто ты такой?

Он стоял у жаровни, шурша угольками и тихо звеня чем-то тонким и металлическим. Шильца, иглы, крючья — чем еще это могло быть? Не важно. За меня пока не брались всерьез. Не ломали кости, не отрывали куски мяса от тела и не заливали в глаза расплавленное олово. Я еще жив и относительно здоров. Как быстро начну мечтать о смерти? Время здесь ощущалось по-другому. Оно то ускорялось в забытье, то останавливалось на приступе боли. Мне уже казалось, что прошла половина цикла, а я стоял со связанными руками всего несколько минут.