Книга Дом с мезонином в наследство - Вера Колочкова

— Зачем к маме? Я вообще–то не собирался…

— Да мало ли куда ты собирался, слушай! Все равно надо ее навестить! Узнать хоть, как она там… Скучает, наверное…

— Оль, ну почему я? Давай уж тогда вместе поедем!

— Никит, ну не будь свиньей, а? Ты же понимать должен – некогда мне! Итак все дела отложила с этой дурацкой поездкой! Деньги, они ж с неба на голову не сыплются…

— Деньги, деньги… — уныло и тихо произнес Никита, с тоской разглядывая раскинувшийся за окном пригородный производственный пейзаж. – Все вы на деньгах этих помешались…

— Ага. Помешались. Конечно же, помешались, милый братец! Ты же сам через неделю ко мне их выпрашивать придешь, чтоб за съемную свою квартиру заплатить… Разве не так?

— Да так, так…

— Только не вздумай, как в прошлый раз, при Игоре об этом разговор завести! А то мне опять выкручиваться придется!

— Слушай, Оль, ну как ты с ним живешь, с занудой таким? Сам–то он тоже ни хрена не зарабатывает…А отчет за каждую копейку все норовит стребовать!

— А вот это уже не твое дело, братец!

— Почему не мое? Как раз и мое! Он же с ума тебя сведет хамским своим занудством! Уходи ты от него к чертовой матери!

— Ну, если только к чертовой… — грустно усмехнулась Ольга. — Куда мне уходить–то, Никит? Я ж в его квартире живу, своей у меня пока нет…

— Ну нет, так будет! Вот продадим дом, купим себе квартиры…

— Ладно, Никитка, хватит рассуждать! Давай приводи себя в порядок и вытряхивайся из машины! И с мамой там подольше побудь! Не пять минут, как в прошлый раз! Потом перезвонишь мне, расскажешь, как она там… Что у нее за настроение…

— Слушаюсь, товарищ генерал, - пробурчал недовольно Никита и зевнул коротко, с писком, словно котенок. - Давай тогда останавливайся, что ли…

— Никитка, причешись хоть! – виновато повернулась к нему Ольга.

— Да ладно, чего там… — лениво махнул ей рукой Никита. – Красоту, ее никакой расческой не испортишь…

Хлопнув дверью, он вышел из машины, передернул слегка плечами на холодном пока утреннем ветру и пошел понуро по тротуару, влился в толпу спешащих по своим обыденным делам таких же обыденных людей с одинаково озабоченными, одинаково направленными взглядом себе под ноги лицами. «Странно, почему они всегда так внимательно под ноги смотрят?» — с неприязнью вдруг подумалось Ольге, — «Как будто что–то написано там для них важное… И Никитка вон так же идет, так же в землю смотрит, и кулаки в карманах ветровки болезненно скукожил, и локти к бокам прижал… Жалко так…»

Вздохнув, она тут же заставила себя взбодриться. Проехав мимо, весело помахала брату рукой, но он головы навстречу ее жизнерадостному жесту так и не поднял.

« Ничего–ничего! Пусть закаляется, не маленький уже!», — успокоила она себя быстро, — « Пусть съездит, отдаст маме семейный долг. Отец вон пять лет его отдавал, и ничего! Не умер же! Хотя чего это я, прости меня, господи…», — вздрогнула она испуганно, — «Умер, конечно же, умер… Ничего себе, какая мысль–оговорочка неприятная…» И тем не менее – целых пять долгих лет они с Никиткой заботы об этом не знали. Не ценили отцовский подвиг–то. Хотя неужели и в самом деле так много лет прошло после той жуткой аварии? Ужас… А кажется, будто вчера все это случилось…

Тот страшный день Ольга могла воспроизвести в памяти поминутно почти. Мама с утра суетилась по кухне, кормила их всех горячим завтраком – все было как обычно, в общем. Странно, но в этом обязательном утреннем завтраке она усматривала особую свою священную материнскую обязанность – вставала раньше всех, старалась–готовила… Впрочем, обязанность эта так же свято распространялась и на обед, и на ужин. И глаза у нее в то утро были заплаканными - тоже, впрочем, обычно–привычное дело. А чем еще заниматься не обремененной особыми проблемами домохозяйке, скажите? При наличии взрослых уже детей? Только и остается - готовка, уборка, никчемно–пустое кружение по городу на машине да слезно–нервные срывы от вечных ссор с мужем…

К материнским слезам Ольга выработала стойкий иммунитет с самого раннего своего детства. И начинались эти слезные истории всегда одинаково – сначала мама нервно ходила по залу, размахивая полами–крыльями шелкового халата, потом, дробно стуча каблуками домашних туфель, поднималась в мезонин к отцу, и оттуда доносился еще какое–то время ее звонко–истерический голос… Потом спускалась вниз, уже с готовыми слезами на глазах, хватала за руку ее, маленькую Ольгу, и бежала прочь из дома, догоняемая в спину сердитым голосом отца:

— Оставь ребенка в покое, ради бога! Ну что, что ты от меня хочешь? Постой, нельзя тебе за руль в таком состоянии…

— А что, что мне здесь можно? – оборачивалась к нему мать уже от дверей, больно дергая Ольгу за руку. – Кому можно, те не особо сюда торопятся! Не нужен ты ей, понимаешь? Не нужен! Не нужен! Если б нужен был, она б свое право отстояла… Если б нужен был, она бы убила меня, а тебя не отдала! А она не захотела, сама не захотела!

Неужели ты этого до сих пор не понял?

Отец ей на это ничего и никогда не отвечал. Просто разворачивался и молча уходил в свою библиотеку. Мама всхлипывала в его удаляющуюся спину громко–истерически и выскакивала из дома, хлопнув дверью, а потом кружила и кружила по одним и тем же улицам на белом «Москвиче», и она, маленькая Оленька, сидела на заднем сиденье, как тихая перепуганная мышка. Очень ей было жалко маму. Отчего она плачет, она не понимала, конечно. И кому отец «не нужен» был, мама тоже ей не рассказывала. Но все равно было жалко. Так кружили они порой до самой темноты, и становилось совсем уже холодно, и нельзя было маме сказать, что она замерзла. Потому что как, как ей скажешь? Она же так плачет… Остановится где–нибудь в темном переулке, уронит голову на руль и трясется вся плечами… Или того хуже - вцепится зубами в кулак и плачет тихо так и отрывисто, пищит будто. Ольга пробовала и сама потом с кулаком в зубах плакать – и правда писк получается. Так, она помнит, потом и засыпала в машине под мамин этот плач. А просыпалась уже утром, в своей постели, и снова солнце светило в окно, и мама звала завтракать – все как обычно…

А когда Никитка родился, все как–то в лучшую сторону уже образовалось, Ольга это сразу детскими своим чутьем поняла. И мама повеселела, и отец все чаще стал выходить из своего библиотечного добровольного затворничества, и гости стали в доме собираться… В основном это были отцовские знакомые, конечно. Умные всякие дядьки–тетьки университетские. А мама так суетилась, так старалась пирогов напечь к их приходу! И улыбалась всем, и в глаза искательно заглядывала, словно ответной дружбы прося …Но гости лишь честно–старательно заедали маминой стряпней умные свои разговоры да улыбались ей в ответ ласково–снисходительно. А дружить особо с мамой никто не дружил. Потом гости уходили, отец поднимался в свой мезонин–библиотеку, а мама оставалась одна с горой немытой посуды да с грустным лицом к ней впридачу…

И в тот памятный злополучный день все было как обычно. Так же началось утро с доносящихся с кухни вкусных съестных запахов, так же проскрипела лестница под шагами отца, ставшими такими тяжелыми к возрасту. И так же после завтрака они все разбежались по своим делам : Никитка в школу, Ольга в свой политехнический, отец – в университет, лекции классически–литературные студентам читать. И вернулись домой только вечером, к ужину. Поначалу никто и не удивился, что мамы дома нет. Мало ли. Застряла, может, в пробке какой. Она любила в последнее время обкатывать новую свою «девятку», тряслась над ней, как над ребенком… Вот и дотряслась. Вместо того, чтоб себя спасти, в первую очередь о машине подумала. Не захотела внешний ее лаково–красный вид портить, съехала на обочину, давая дорогу мчащейся ей навстречу бесшабашной фуре. Ну, прошлась бы та фура слегка по лаково–красному «девяточному» боку, подумаешь… А так - настоящая беда бедой из всего этого вытекла. Каким–то образом перевернулась машина очень уж неудачно, переломав мамины позвонки аж в двух местах. Так и не дождались они ее в тот вечер домой. Потом, ночью уже, искать везде стали. По моргам да по больницам, как в таких случаях и полагается. К утру только и нашли. В больнице, в реанимации…