Книга Кочевники Времени. Стальной царь - Майкл Муркок

– Вы и ваши святые иконы… – начал я, но Пильняка уже было не остановить.

– Разумеется, казаки чувствуют себя глубоко униженными Керенским. Они привели его к власти и требовали себе независимости в качестве награды. А он предал их, посягнул на их свободы. Когда он в октябре 1905 года стоял перед Думой и казачьими ордами, он говорил о «вечной вольности» казаков. Теперь же он совершает в точности ту же ошибку, что и царь Николай, – и платит за это сполна.

– Вы, как мне кажется, не слишком тверды в своей верности правительству, – упрекнул я его.

– Я верен нашим социалистическим идеалам. Керенский стар. Может быть, он уже плохо соображает, я не знаю.

Полный сожалений, я взглянул на поле битвы. Удивительно! Эти дикие всадники, живой анахронизм, могли оказывать такое большое влияние на течение современной истории! Если они действительно требовали лишь признания своих свобод и не стремились к политической власти как к таковой, то отнюдь не удивительно, что они чувствовали себя униженными тем, кого некогда поддержали. В истории немало подобных примеров.

– Джугашвили обещает возвратить им все их былые вольности, – горько сказал Пильняк, – но единственная свобода, которую он им пока что действительно дал, – это свобода умирать. В его сердце засел чугунной задницей необразованный и хитрый крестьянский поп. Из-за этих чернорясых проклятье лежит на России. Что-то в них, в крапивном семени, есть такое, чему русский народ не может противостоять.

– Надежда? – спросил я сухо.

– Когда-то – несомненно да. Но сегодня? Наша страна почти поголовно грамотна, а наше бесплатное здравоохранение простерло свою сеть на весь мир. Наш уровень жизни выше, чем в большинстве других стран. Мы зажиточны. Почему они продолжают нуждаться в «старцах»?

– Они ожидают небес. Вы сами это говорили. Но ваша социалистическая Дума, кажется, подарила им только землю. А такая действительность, пусть даже в улучшенном виде, слишком им хорошо известна.

Пильняк кивнул:

– Мы, славяне, вечно надеемся на большее. Но до Керенского мы вечно получали намного меньше. Что же может сделать для нас Стальной Царь?

– Он может освободить вас от личной ответственности, – сказал я.

Пильняк рассмеялся:

– Это никогда нас не вдохновляло. Это вы, англосаксы…

Я никак не отреагировал на укол. Оценив мою сдержанность, Пильняк продолжал уже более дружелюбно:

– В известной степени нами все еще управляет наша церковь. Мы – народ, который пострадал от нашей религии, ее последствия и воздействия куда сильнее, чем другие. Вероятно, своим мессианским социализмом Стальной Царь предлагает нам еще одну религию. Вы, англичане, никогда не испытываете такой потребности в боге. Слишком часто обрушивались на нас иноземные захваты и горькая нужда, чтобы мы могли полностью его игнорировать, – он пожал плечами. – Старые привычки, мистер Бастэйбл. Религия – вот средство залечивать раны. У нас большая склонность рядить наши беды в мистические и утопические одежды.

Я начинал понимать его.

– И ваши казаки готовы убивать ради воплощения мечты, вместо того чтобы принять философию компромисса, идеологию Керенского?

– Чтобы быть точным, они готовы также умирать за эту мечту, – сказал он. – Они как дети. В этом смысле они – истинно верующие. Еще недалеко то время, когда все русские были детьми. И если пойдет так, как хочет Джугашвили, то скоро они снова станут детьми. Ошибка Керенского была в том, что он отказался от роли патриарха – или, как вы говорите, роли святого образа, иконы, – он улыбнулся. – Социализм петербургского образца кажется казакам холодным; они лучше будут обожествлять личность, нежели восхвалять идею.

Я поддержал иронию:

– Вы говорите о них так, точно они американцы.

– Это кроется во всех нас, мистер Бастэйбл; особенно в трудные времена.

Теперь крейсер приблизился к мачте и приготовился стать на якорь. Капитан Леонов напомнил нам о нашем долге, и мы заняли наши места на мостике.

Но причалить нам было не суждено.

Когда солнце начало снижаться над степью и ландшафт озарился неподражаемым мягким российским светом – не то сумерек, не то предрассветной мглы, – Пильняк взволнованно указал на восток.

– Корабли, ваше высокоблагородие! – крикнул он капитану. – Примерно десять!

Они стремительно приближались: военные корабли средней величины, черные от верха до гондолы, без каких-либо знаков различия или надписей. Они открыли огонь.

У нас оставались только легкие корабельные орудия; бомбы и торпеды были израсходованы полностью. Черные корабли, очевидно, выжидали, не нападая до тех пор, пока мы не расстреляем все свои боеприпасы.

Один из наших крейсеров стал мишенью массированного обстрела и завалился на бок, когда его тросы были уже привязаны к мачте. Он попытался снова поднять нос, но разрывные снаряды с чудовищной силой ударили в гондолу и машинное отделение. Один или два его орудия открыли огонь, но на их выстрелы враги мгновенно ответили еще более яростным огнем. Должно быть, наши враги попали крейсеру в баки, полные горючего, потому что из гондолы вырвалось пламя. Корабль вздрогнул, как загарпуненный кит, ударился о мачту и бессильно осел на землю. Команда наземного обслуживания быстро побежала к кораблю, чтобы одолеть огонь и, если возможно, спасти экипаж.

Капитан Леонов поспешно отдавал приказы нашим бортовым стрелкам.

– Чьи это корабли? – прокричал я Пильняку.

Он покачал головой:

– Не знаю, но это явно не японцы. Они сражаются за казаков.

Капитан Леонов стоял у рации и разговаривал с флагманом Краснова, который, как мы могли наблюдать, подвергался сильному обстрелу. Черные корабли, казалось, скоро возьмутся и за наш крейсер. Леонов быстро говорил по-русски:

– Да… Да… Я понимаю…[3]– затем: – Высота шестьсот метров, штурман! Полный вперед.

Это означало, что сейчас придется хвататься за голову и желудок, чтобы не потерять их, когда корабль взметнется в высоту.

Мы вцепились в перила. При взлете мы попытались повернуть свое безоткатное тридцатифунтовое орудие в сторону черных кораблей. Этот великолепный образчик воздухоплавательного искусства был вознагражден почти на месте, когда нам удалось тотчас же дважды удачно попасть в ведущего вражеских кораблей. Хотя голова у меня шла кругом, я испытал ликование. Ради таких секунд и стоило служить в армии!

Два вражеских корабля вырвались из общего строя и взяли курс к нам, однако не проявляя той быстроты, грации, маневренности и исключительной ловкости, какие отличали «Вассариона Белинского». В тот момент у нас оставалась на вооружении одна только наша личная убежденность, потому что оружия у них было больше и они превосходили нас по численности. Мы поднимались выше, однако медленнее, чем наши враги. Мы все еще продолжали обстреливать оба черных корабля, которые неуклонно взмывали ввысь, как акулы, почуявшие кровь.