Книга Курортная зона - Надежда Первухина

— Почему же с улицы? — чуть напряглась Лариса, которая и так держала свое раздражение в стальном капкане, чтоб себя не выдать. — Мне после долгих опросов и испытательного срока выдало рекомендацию специальное агентство по согласованию с руководством зоны отдыха “Дворянское гнездо”…

— По согласованию… Кха! Агентство! Кхе! Видела я эти бумажки, они гроша ломаного не стоят! Вот в мое время говорили, что лучшая рекомендация девушки — скромность, целомудрие и трудолюбие. А у тебя ногти накрашены, вот и вся твоя рекомендация. Чтоб стерла немедля, и больше я такого позору не видела. И отныне не румянься да ресниц не мажь: они у тебя ровно щетки сапожные нафабренные!

Лариса молча снесла и это, пересчитывая согласно приказаниям штуки белого миткаля.

— Тебе тут служить положено, а не амуры разводить, запомни!.. — разводила рацеи старушка. — Рекомендации! Пфу на них! Еще неизвестно, насколько это агентство верное да достойное…

— Но. во всяком случае, его престиж известен… В определенных кругах.

— Ma jeune fille gentille[13], когда я пришла сюда работать кастеляншей, у меня имелись рекомендательные письма от самой Великой Княгини, а также княжны Дуловой, которая, впрочем, впоследствии стала арфисткой и тем принизила аристократизм своего рода. А ты говоришь — агентство…

— Времена меняются, — обронила Лариса вежливую фразу.

— Pas du tout![14]— Кастелянша говорила с правильным руанским выговором. — Если где-то времена и меняются, то только не здесь! Не в этих местах, девушка. Поверь мне, я провела здесь более полувека. Я помню, что на месте Дворца лежали руины, а в дивном парке окрестные холопы устраивали помойные ямы… Но холопов нет. Нет помойных ям. Нет позорных руин! А гербы на батисте остались. И тебе как моей помощнице (я не говорю — преемнице) следует запомнить родовую принадлежность каждого герба. Если ты действительно намерена здесь работать, а не изображать работу, милочка.

И на Ларису весьма надменным взором посмотрела сухонькая старушка, прямая, как теодолит, гордая и благородная, как друза желтого топаза. Лицо старушки имело выражение прямо-таки иконное, но, возможно, это показалось Ларисе, потому что от старушки кастелянши неуловимо пахло афонским ладаном и церковным воском. Сразу было ясно, что старушка строга, педантична до смертоубийства и за неправильно накрахмаленные наволочки готова предать виновницу анафеме. Должность кастелянши-бельевщицы старушка превратила в высокое служение древним идеалам старорусского дворянства, это было видно невооруженным глазом. Льняные пододеяльники, шелковые покрывала, батистовые салфетки и муслиновые накидки для подушек были старушкой уподоблены священным хоругвям и боевым знаменам. Видимо, и к стирке сих драгоценностей великокняжеская кастелянша подходила как к церковному таинству: со страхом, душевным трепетом и благоговением.

Когда Лариса все это поняла, ей стало ясно, что со снобистски настроенной кастеляншей сработаться ей будет нелегко.

Кстати, звали старушку Гликерия Агаповна. Уже одно это создавало сложность в общении. Сама Гликерия Агаповна обращалась к Ларисе не иначе как “девушка” или, в знак большего уважения либо благосклонности, “ма шер”. Кстати, Лариса даже и не удивлялась тому, что старушенция, заведующая простынями да наволочками, изъясняется на французском так, словно ведет литературно-музыкальный салон для творческой интеллигенции. В “Дворянском гнезде” вообще французская речь звучала чаще, чем плебейский “великий и могучий”. Это тоже была особенность данного места, и особенность сию Ларисе тоже не терпелось разъяснить.

А пока она должна была терпеливо следовать за Гликерией Агаповной по обширной бельевой, вместе с нею подробно исследовать содержимое старинных комодов и выслушивать бесконечные наставления по сортировке, стирке, сушке, отжиму, крахмалению, плойке и глажению… И главное, не перепутать, кому какой полагается комплект!

— Да-да, разумеется, — терпеливо кивала Лариса и отпирала с благословения своей суровой наставницы очередной шкаф с ароматизированным лавандой и анисом бельем.

— Да, Гликерия Агаповна. я обязательно это запомню… Даже запишу в блокнотике, чтоб поначалу не путать, где комплекты пасхальных наволочек, а где покрывала, которыми постели застилаются на время Великого поста…

Промучив Ларису три с половиной часа, неукротимая кастелянша смилостивилась и повела свою подопечную пить чай в “людскую” столовую.

Тут надобно сказать несколько слов о главном строении “Дворянского гнезда” (подробности архитектуры еще встретятся на страницах этого романа). Но сейчас нас интересует крытая галерея-оранжерея. пристроенная к тылу первого этажа богатою дома. Эта галерея вела в довольно-таки солидных размеров одноэтажное, с плоской крышей зданьице, носившее общее название “людская”. Хотя помешалось в нее сразу несколько служб: столовая для персонала, вышеописанная бельевая, кладовые, прачечная, в ко торой мирно соседствовали два больших оцинкованных корыта с ребристыми досками для стирки, дюжина пластмассовых тазов разной величины, здоровенный, в вековой саже бак для кипячения и, как ни странно, стиральная машина “Евролюкс” нового поколения. Жилье персонала и администрации располагалось отдельно, прямо за небольшой посадкой молодого липняка. У каждого из служащих имелся вполне современный небольшой однокомнатный коттеджик с приличной обстановкой и всеми удобствами. Правда, видимо, для того чтобы не портить общий архитектурным план всякими сэндвич-панелями, сайдингом да оцинковкой, коттеджи снаружи полностью соответствовали традиционному стиль дворянских усадеб — неброско, но мило.

Один из таких коттеджей (под номером девять) уже находился в распоряжении Ларисы (то бишь Раисы), но она в нем еще и не побывала, знала только, что кто-то из местных доброхотов перенес в домик ее вещи и вручил ей дверной ключ как раз тогда, когда псевдокастелянша ухаживала за вздорной писательницей. И первую свою ночь на территории курортной зоны Лариса провела именно у постели Веры Червонцевой, все еще постанывающей от желудочных спазмов. А ранним утром “Раисе Данниковой”, едва продравшей глаза, уже пришлось предстать перед администрацией зоны отдыха, вручить все документы, без запинки оттарабанить свою “легенду”, развеять заблуждения насчет того, что на самом деле она врач, и тут же поступить в полное распоряжение Гликерии Агаповны. О том, как Гликерия Агаповна вводила новенькую кастеляншу в священный мир бельевой, можно прочесть выше.

Но мукам пришел конец, и Лариса, Гликерия Агаповна, а также еще парочка пока не занятых на работах слуг пили чай в симпатичной столовой. Центр столовой занимала большая русская печь, отделанная великолепными изразцами. От печи волнами шло тепло, помогающее забыть о промозглой ноябрьской погоде. Вдоль оклеенных неяркими обоями стен тянулись длинные столы и скамьи, немного напоминая интерьер монастырской трапезной, в которую однажды Ларису занесло волею судеб и некоего заказчика-сектанта… Только ни в одном монастыре не нашлось бы таких ярких, затканных лебедями, кувшинками да золотыми лодочками скатертей! Таких больших, зеркально сверкающих самоваров! И такого изобилия съестного. К чаю были и всевозможные сласти, и солидная еда вроде кулебяки с семгой. Лариса сделала себе бутерброд с белорыбицей и сливочным маслом, стараясь не замечать осуждающего взгляда Гликерии Агаповны, скромно макающей каменную баранку в стакан пустого кипятку (был постный день, а старушенция строго соблюдала религиозные традиции).