Книга Греховные радости - Пенни Винченци

— Я так боюсь, что у него может оказаться что-то вроде… что-нибудь действительно ужасное, — сказала Георгина Мартину во время одной из совместных прогулок, которые становились все более редкими, — какая-нибудь страшная болезнь. Что-нибудь наследственное.

— Вроде лейкемии? — Мартин обнял ее за плечи.

— Д-да, — неуверенно ответила Георгина. — Да, что-то вроде.

— Что, врачи высказали такое предположение?

— Нет. Нет, они пока ничего не высказали. Но они хотят еще раз сделать ему анализы крови. Я знаю, о чем они думают.

Из глаз у нее капали слезы, и лицо Мартина казалось ей размытым.

— Я его так люблю, Мартин, так люблю. Раньше я просто не понимала, что такое любовь. Ты не можешь себе этого представить.

— Ну почему же, Георгина, — он ласково улыбнулся ей, — думаю, что могу.

Потом Джорджу, казалось, стало лучше. Несколько дней подряд его не тошнило; он спокойно спал; жадно сосал ее грудь во время кормлений. У Георгины отлегло от сердца. Может быть, все уже позади. Возможно, это просто одна из тех непостижимых, невероятных вещей, которые иногда случаются в жизни, но никогда не находят объяснения.

На ночь она уложила его рядом с собой; он спокойно проспал всю ночь и ни разу не разбудил ее; и утром, когда проснулся, цвет лица у него был почти розовый. Георгина, улыбаясь от удовольствия, выкупала его, хотя и расстроилась слегка из-за его ножек: еще недавно полные, пухленькие, они теперь были тонкие и странно прямые.

— Ну что, малыш, теперь ты поправишься, да? — проговорила она. — Начнешь снова радовать свою мамочку?

Джордж широко и радостно улыбнулся ей в ответ.

Георгина спустилась вниз; на кухне никого не было. Джордж явно хотел есть; она решила подмешать к яблочному пюре немного «фарекса» — детской смеси. Джордж ее очень любил.

Тщательно закрытая баночка с пюре стояла в морозильнике; она приготовила это пюре только вчера. Георгина взяла баночку, смешала с «фарексом» и добавила немного домашнего кефира.

— Вот, дорогой мой, — промурлыкала она, — лапочка ты моя милая, твое самое любимое блюдо.

Джордж улыбнулся, с удовольствием поел, облизывая маленькие губки. Она, замирая от счастья, тоже улыбалась. Это был уже четвертый спокойный день. Малыш поправлялся на глазах.

И вдруг Джорджа вырвало. Страшно, ужасно сильно. Несколько раз подряд. У него явно начались боли: он поджал ножки и громко кричал.

Георгина вызвала врача; потом передумала, схватила сынишку, села в машину и на максимальной скорости помчалась в больницу.

Она подъехала прямо к отделению скорой помощи; дежурившая там женщина держалась надменно и высокомерно.

— Имя? Дата рождения? Вероисповедание?

— О господи! — не выдержала Георгина. — Какая разница, какое у меня вероисповедание?! Ребенку плохо, очень плохо. Пожалуйста, дайте мне его кому-нибудь показать, и побыстрее, прошу вас!

— Покажете, как только будет кому показать, — ответила женщина. — У нас сегодня очень тяжелое утро. Посидите вон там и подождите.

Она сделала повелительный жест рукой в ту сторону, где выстроился ряд стульев. Почти все они были заняты. Вся дрожа, Георгина села. У женщины, которая оказалась с ней рядом, была обожжена рука, — она сидела, стараясь не плакать, вцепившись другой рукой в мужа. Мужчина, сидевший напротив, был пьян; он обмочился и вонял ужасно. Он все время пытался заговорить с Георгиной, а раз или два даже подошел к ней и попробовал пощекотать Джорджа. Георгина резко отвернулась вместе с ребенком в сторону, мужчина выматерился и сел на свое место.

Некоторое время спустя Джорджа снова вырвало. Она вытерла его смятыми бумажными салфетками. Запах был ужасно неприятный. Джордж плакал не переставая, непрерывно сжимал и разжимал от боли маленькие кулачки. Георгину охватила паника, слепая, нерассуждающая, тисками сжимающая сердце.

Она встала и снова подошла к столу дежурной.

— Пожалуйста, — попросила она, — пожалуйста, направьте меня к кому-нибудь. Я очень беспокоюсь.

— Все беспокоятся, — нравоучительно произнесла женщина, — придется вам подождать. Доктор должен уже скоро освободиться. На мой взгляд, у вашего ребенка ничего серьезного нет.

Джорджа снова вырвало, после чего он, похоже, потерял сознание.

Георгина лихорадочно пыталась нащупать его пульс, но ей это никак не удавалось. Головка с абсолютно белым личиком безжизненно свесилась вниз. Он еще дышал, но Георгине казалось, что дышать ему осталось недолго.

— Бедняжечка, — пробормотал пьяный. Он снова подошел и попытался потрепать Джорджа за подбородок.

— Оставьте его в покое! — Георгина почти кричала. — Оставьте его, понимаете!

Все, кто ждал своей очереди, уставились на нее, но ей было уже наплевать. Она вскочила и решительно пошла вперед по коридору, всматриваясь в отгороженные занавесками кабинки.

— Интересно, куда это вы направились?! — Дежурная устремилась вслед за Георгиной. — Подобным образом вы все равно ничего не добьетесь.

— А если буду сидеть там и ждать, то тем более ничего не добьюсь, — огрызнулась Георгина. Казалось, она еще никогда в жизни ни к кому не испытывала такой ненависти, как к этой женщине. И если бы могла, испепелила бы ее одним своим взглядом. — Вы дура, жуткая дура, — проговорила Георгина, не узнавая собственного голоса. — Отстаньте от меня.

Она отдернула первую попавшуюся занавеску; там врач-индиец бинтовал руку какому-то мальчику. Врач с некоторым интересом посмотрел на Георгину, не обращая никакого внимания на яростные протесты дежурной.

— Пожалуйста, взгляните на моего ребенка, — взмолилась Георгина. — Пожалуйста. Мне кажется, что он умирает.

— Да, вид у него не очень здоровый, — согласился врач. — Надеюсь, вы потеряли не слишком много времени. Знаете, задержки бывают фатальны.

Пораженная Георгина открыла рот и закричала.

Джордж не умер. Его оставили в больнице для обследования; в тот день его больше не тошнило, но чувствовал он себя очень плохо, его мучил сильный понос, пульс у него был слабый. Георгина кормила его грудью, укачивала на руках, переживала, тряслась от страха, ощущала свое полнейшее одиночество и страстно хотела только одного: пусть она сама будет как угодно болеть, страдать, мучиться от боли, лишь бы только Джордж снова стал здоровым, крепким и веселым.

В тот вечер, когда она уже окончательно потеряла счет времени, в больничном отделении вдруг появился Александр; он тащил большую сумку.

— Чистые одежки для него, — сказал Александр. — Как он?

— Плохо, очень плохо. — Георгина разрыдалась.

— Выглядит он не так уж ужасно, — возразил Александр. — По крайней мере, тут он спит.

— Да, я понимаю. Но он такой слабенький. И совсем обезвоженный. И пульс у него совсем слабый. Его даже хотели положить под капельницу. — Она с трудом сдерживала рыдания.