Книга Восемь Драконов и Серебряная Змея - Евгений Чепурный

— справедливы ли были мои решения? — насмешливо продолжил он. — Нет ничего дурного ни в защите родины, ни в военной хитрости. Представь себе, старый дурень, нет ничего плохого даже в той поразительной глупости, которую проявили вы все, и ваш безмозглый старший Сюаньцы, напав на отца брата Цяо. Одно лишь непростительно — то, что вы, мерзавцы, проигрывая отцу семейства, подло напали на его спутницу! — вскричал он, вмиг сменив ехидный тон на искреннюю злость. — Вы, дикие звери в людском обличье, решили убить женщину с ребенком, так как оказались не ровней ее мужу! Нет, — юноша покачал головой, — пожалуй, я оскорбляю диких зверей, сравнивая их с вами, нелюдями. Ни коварнейшая из змей, ни свирепейший из тигров не способны на такую низость, — он сплюнул под ноги, зло скривившись.

— Вот вам еще одна новость, — продолжил он. — Отец Цяо Фэна выжил, упав с той скалы. Долгие годы, он скрывался в Шаолине, намеренный отомстить за причиненную ему обиду. Недавно, мне случилось вывести его из тени. Он погиб, сражаясь со своим обидчиком, — Шэчи на мгновение замолчал, сжав губы в линию.

— Знай я, что именно учинил Сюаньцы, эта тварь со змеиной башкой и крысиными глазами[1], я бы, наверное, помог отцу брата Цяо прикончить его, — холодно добавил он, глядя на вконец растерянного Чжигуана. Глава Клана Нищих глядел не менее ошарашенно, да и среди вольных странников многие были ошеломлены выплеснутыми на них откровениями.

— Все это не имеет никакого значения, Серебряная Змея, — сердито заговорил опомнившийся Ма Даюань. — Оставим мертвых лежать в могилах. Вернёмся к тому, что важно здесь и сейчас, тому, из-за чего я и привел сюда этих уважаемых собратьев, — он кивнул в сторону своих спутников, — и из-за чего я решил огласить завещание Ван Цзяньтуна перед столь многими именитыми вольными странниками. Цяо Фэн не может занимать должность главы моего клана, ибо он рождён киданями, и сам — кидань! — закончив эту прочувствованную речь, старейшина гордо выпрямился, с торжеством глядя на своего главу. Тот со смешанными чувствами смотрел в никуда.

— «Рождённый киданями, и сам — кидань»? — весело переспросил Инь Шэчи. — Видит небо, я переоценил твою способность складывать слова, Ма Даюань — это твое высказывание подробно лепету ребенка. Я рожден в купеческой семье. Купец ли я? Моя жена — дочь принца. Принцесса ли она? При рождении, каждый из живущих мал, немощен, и бессловесен. Остаётся ли он таковым до самой смерти? Брат Цяо воспитывался в ханьской семье, — он повысил голос, обращаясь ко всему залу, — и считает своей родиной великую Сун, на благо которой он положил жизнь. Найдется ли здесь хоть кто-то, могущий сказать обратное?

— Да что ты можешь знать, глупый мальчишка? — вспылил старейшина Ма. — Безвестному юнцу, ничего не достигшему за свою короткую жизнь, более пристало бы не спорить с уважаемыми старшими, а почтительно слушать их!

— За последние четыре месяца своей короткой жизни, этот безвестный юнец, вместе с его женой, забрали жизни около полутысячи чужеземных злодеев, — с готовностью ответил Шэчи. — Также, этот глупый мальчишка и его жена повергли трёх всеобщих врагов: убийцу и насильника Юнь Чжунхэ, Дуань Яньцина, которого знают как Переполненного Злом, и главу неправедной секты Синсю, старого негодяя Дин Чуньцю. Что за это время совершили вы, «уважаемый старший»? Я не прочь помериться достижениями, — он насмешливо воззрился на престарелого нищего. Тот, возмущённо округлив глаза, открывал и закрывал рот, но никак не находил ответа.

— И правда, господин Ма, — примирительным тоном сказал Дуань Юй. — Всем известны заслуги брата Цяо. Ещё в бытность свою простым странником, он совершил немало славных дел, — коротко вздохнув и закатив глаза, он добавил:

— О которых так любили поговорить мои отец и дядюшка. Цяо Фэн — стойкий защитник великой Сун. Мало кто сравнится с ним в верности родине.

— Господин Цяо убил столько киданей, что из их трупов можно насыпать гору, — бесстрастно высказался Хань Гочжун. — Сомневаться можно в ком угодно, и чем угодно, но подвергать сомнению верность человека, что неизменно сражался за великую Сун, не щадя ни врага, ни себя — несусветная глупость.

— Да восславится Будда, — монах Сюаньнань, поднявшись со своего места, коротко поклонился всем присутствующим. — Господин Цяо, как и многие миряне, человек несдержанный, скорый в суждениях, и склонный к насилию, но эти малые недостатки — все, в чем я могу его упрекнуть. Мало кто из известных мне людей более предан Сыну Неба и великой Сун.

— Все упомянутое — дела прошлые, — с нарочитой вежливостью заговорил Цюань Гуаньцин. — Но сейчас, когда вскрылась правда о рождении Цяо Фэна, кто скажет, что он не вернётся в лоно своей истинной семьи, и не приложит столько же, если не больше, усилий к ее возвышению? Цяо Фэн — кидань по крови, и отрицать это кровное родство — что совать голову в пасть голодного тигра.

— Что есть кровь? — немедленно парировал Инь Шэчи. — Жидкость, текущая в наших жилах. Я видел кровь брата Цяо, пролитую мной собственноручно. Она так же красна, как и моя, как и кровь любого из ханьцев. Я не уверен только насчёт тебя, братец Цюаньцин — уж больно много яда и желчи исходит из твоих уст, — он с насмешливым прищуром встретил злобный взгляд молодого старейшины. — Верность семье не заложена в нас при рождении. Брат Цяо считает своим истинным отцом господина Цяо Саньхуая, а своими братьями и товарищами — Клан Нищих, и вольных странников великой Сун. Ожидать от него верности киданям, с которыми он сражался всю жизнь — что ждать восхода солнца на западе. Кто в здравом уме оставит семью, друзей, и побратимов, чтобы перейти к их давним врагам, только из-за кровного родства? Я бы понял подобные домыслы, будь отец и мать Цяо Фэна живы, но это не так. Кости несчастной матушки моего друга были брошены без погребения вот этим «доблестным героем», — он презрительно кивнул в сторону опустившего взгляд Чжигуана, — и его выродками-соратниками, а отец Цяо Фэна похоронен на горе Суншань, в безымянной могиле. Кому брат Цяо станет хранить верность? Елюй Хунцзи, неизменно строящему козни великой Сун? Миллионам незнакомых киданей? Быть может, злодею Елюй Нелугу? Ой, что же это я, — глумливым тоном