Книга Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

торжественно обрядили в снятое с убитого красноармейца обмундирование, показали, как обращаться с винтовкой, долго учили владеть шашкой.

Григорий шёл к своим лошадям, стоявшим у коновязи, но, увидев в стороне густую толпу, направился туда. Взрыв хохота заставил его ускорить шаг, а затем в наступившей тишине он услышал чей-то поучающий, рассудительный голос:

– Да не так же, Паша! Кто так рубит? Так дрова можно рубить, а не человека. Надо вот так, понял? Поймаешь – и сразу приказывай ему становиться на колени, а то стоячего тебе рубить будет неспособно… Станет он на колени, и ты вот так, сзади, и секани его по шее. Норови не прямо рубить, а с потягом на себя, чтобы лезвие резало, шло наискось…

Окружённый бандитами, юродивый стоял навытяжку, крепко сжимая эфес обнажённой шашки. Он слушал наставления одного из казаков, улыбаясь и блаженно жмуря выпученные серые глаза. В углах рта его, словно у лошади, белели набитые пенистые заеди, по медно-красной бороде на грудь обильно текли слюни… Он облизывал нечистые губы и шепеляво, косноязычно говорил:

– Всё понял, родненький, всё… Так и сделаю… поставлю на коленочки раба божьего и шеечку ему перережу… как есть перережу! И штаны вы мне дали, и рубаху, и сапоги… Вот только пальта у меня нету… Вы бы мне пальтишечку справили, а я вам угожу! Изо всех силов постараюсь!

– Убьёшь какого-нибудь комиссара – вот тебе и пальто. А зараз рассказал бы, как тебя в прошлом году женили, – предложил один из казаков.

В глазах юродивого, расширившихся и одетых мутной наволочью, мелькнул животный страх. Он длинно выругался и под общий хохот стал что-то говорить. Так омерзительно было всё это, что Григорий содрогнулся, поспешно отошёл. “И вот с такими людьми связал я свою судьбу…” – подумал он, охваченный тоской, горечью и злобой на самого себя, на всю эту постылую жизнь…»

* * *

Никакой ксенофобии здесь, конечно же, нет. Просто Шолохов рисковал называть вещи своими именами. Порой и этого вполне достаточно.

Посмевший безо всяких прикрас подавать национальные вопросы в своей прозе, шумно разругавшийся с Эренбургом в годы Великой Отечественной, не оставивший без саркастического внимания его оттепельные ожидания, ввязавшийся в спор о псевдонимах и ставший центром «русской партии» Шолохов был помечен, как ксенофоб.

Будто в кривом зеркале шолоховская ситуация отражает вопрос есенинской гибели с несусветными версиями об убийстве поэта еврейскими комиссарами.

Слишком заметная часть сторонников версии убийства Есенина – люди, озабоченные еврейским вопросом: им смертельно надо, чтоб Серёжу «жиды загубили» – без этого их картина мира не полна.

С другой стороны, добрая половина сторонников версии о шолоховском плагиате – русскоязычное литературоведение израильского разлива: некоторые ему так и не простили известной репутации.

У Шолохова, как мы помним, был свой постоянный редактор – Юрий Лукин. Горький считал его одним из лучших редакторов в Советском Союзе. Многолетний редактор – это как лечащий врач. Он всё знает про автора.

Лукин слышал и понимал шолоховский строй речи, знал наизусть допускаемые им ошибки, идеально помнил иную мелкую фактуру их работы, посему версии о плагиате считал проявлением человеческого нездоровья.

Он вспоминал, как однажды с болью спросил у Шолохова: эти вновь возникшие слухи – чем они объяснимы, Михаил Александрович? Завистью?

Шолохов ответил:

– Да. Но зависть бывает хорошо организованная.

Лукин отлично понял о чём ответ, поэтому в своих мемуарах посчитал нужным объясниться: «Иной раз Шолохову стараются приписать несправедливое деление людей на “наших” и “не наших” по национальному признаку. Назову несколько имён его друзей. Когда писатель ездил в Швецию и Японию, с ним, как правило, был Леон Мазрухо, ростовский кинематографист и фотограф, у которого накапливалась едва ли не самая обильная и самая драгоценная фотоархивная коллекция по Шолохову. Она копилась годами… Друзьями Шолохова были… поэт Григорий Кац и прозаик Михаил Штительман».

Мы могли бы дополнить этот список самым главным шолоховским корреспондентом – Евгенией Левицкой. И её дочерью Маргаритой, неоднократно бывавшей у Шолохова в гостях. И закадычным приятелем Бабелем. И несостоявшейся любовью Эммой Цесарской. Да мало ли ещё кем.

Но разве списком друзей в таких случаях спасаются?

Он лишь распаляет оппонентов. Оппоненты никогда не успокоятся.

Речь о системе доказательств уже не идёт. Тут словно бы иной символ веры.

* * *

Симптоматично, что в шолоховском вопросе сошлись навек, казалось бы, разлучённые представители разных сословий: к иногородним присоединились обуянные версией о плагиате представители казачьего сословия. Однако причины их въедливого интереса тоже, увы, лежат на поверхности.

В последние десятилетия ХХ века донское казачество накрыла новая волна антибольшевистских настроений. Ряду изыскателей донского разлива показалось, что коммунист Шолохов непригоден для того, чтоб являться автором подобного романа. Так шолоховскую прозу приносят в жертву антисоветскому реваншу.

Парадокс здесь состоит в том, что непосредственные участники событий восприняли сочинение Шолохова совсем иначе.

В «Тихом Доне» описан атаман Войска Донского, генерал, писатель Пётр Краснов. Образ его никак нельзя расценить как положительный. Несмотря на это, Краснов был уверен не только в авторстве Шолохова, но и в точности авторского взгляда.

В конце Второй мировой в Северной Италии писатель Борис Ширяев говорил с Красновым о Шолохове и записал разговор. Атаман сказал тогда: «Это исключительно огромный по размерам своего таланта писатель, и вы увидите, как он развернётся ещё в дальнейшем… Я столь высоко ценю Михаила Шолохова потому, что он написал правду». На вопрос Ширяева: «Значит, и то, что написано им о вас, ваше высокопревосходительство, тоже глубоко правдиво?» – Краснов ответил: «Безусловно. Факты верны. Освещение этих фактов?.. Должно быть, и оно соответствует истине… Ведь у меня тогда не было перед собой зеркала».

Ещё одним героем шолоховского романа является, напомним, руководитель Вёшенского восстания Павел Кудинов. Он также эмигрировал. Жил в Болгарии. В 1944 году был арестован органами Смерша, провёл 10 лет в советских лагерях. Отсидев срок, по дороге в Болгарию заехал к Шолохову в станицу Вёшенскую, но, увы, не застал его.

Он минимум дважды обращался к Шолохову с письмами, переписывался с литературоведом Константином Приймой и, хотя имел непринципиальные вопросы к ряду введённых Шолоховым деталей – Кудинову не нравилось, что в число руководителей Вёшенского восстания был введён монархист, – никогда не сомневался в шолоховском авторстве. Более того, относился к Шолохову с подчёркнутым благоговением.

Другой пример – походный атаман Донского казачьего войска генерал Петр Харитонович Попов. Он рассказывал литературоведу Герману Ермолаеву, что познакомился с этим романом в начале 1930-х годов: «Первое издание выходило тетрадками и было набрано на машинке. На Дону оно произвело впечатление сильное. Грамотные люди даже заподозрили, что не Ф.Д. ли Крюков автор романа? И сейчас же прислали мне несколько тетрадок с запросом, какое моё