Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

– Да это и неважно нуждаются или не нуждаются, – важно что посыл диссидентов чист…

– И взывают они к приоритету Права, – Права с большой буквы, что может быть важнее и нравственнее при разгуле бесправия?

– Бросьте, все нравственные императивы диссидентов – абсолютно несостоятельны в качестве рычагов практической действенной политики…

– Политика заведомо безнравственна?

– Конечно, да ещё, – заведомо некрасива.

– И что же для тебе выше, – эстетическое или этическое?

– Конечно, эстетическое.

– Для тебя и искусство выше, чем жизнь?

– Конечно.

– Нашли кого спрашивать, он защищает корпоративный свой интерес.

– Ладно, вернёмся к дилемме: лучше пытаться что-то активно предпринимать, пытаться власти подтолкнуть к изменениям, или, напротив, лучше преспокойненько ждать пока зло и беззаконие рассосутся, всё само образуется?

– Или… – вам бы только сталкивать лбами тезисы: занимайтесь активно своими делами, не тратьтесь попусту, якобы на общественные блага, – занимайтесь своими, внутренними делами, саморазвивайтесь и тогда, Бог даст, другим станете интересны и тем принесёте пользу, понимаете? – тогда всё с божьей помощью, действительно, образуется, а вообще-то… – это, к сожалению, лишь риторическая фигура. Лучше само-собой, оберегая себя и нервные клетки, замкнуто дожидаться лучшего, но это, разумеется, лишь идеалистическая схема, так не бывает, революции и войны неотменимы, поскольку и в самую застойную скучную эпоху время бежит, пусть и незаметно для нас, можно и крота истории вспомнить, но есть периоды, когда наблюдать плодотворнее, чем вмешиваться. Что же до кардинальных перемен, – далее вещал предсказатель-Германтов, – то перемены такие, едва они небу угодны станут, вслед за неминучим крахом «развитого социализма», не способного развиваться, обязательно и в своё естественное время свершатся, но, – само собой, – случатся-свершатся кардинальные перемены сверху и довольно-таки внезапно, а не по наущению «нравственных предписаний», «правильных слов» и пр, тогда как активные и направленные или, допустим, нечаянные усилия, будучи спонтанно приложенными в революцинном порыве-подрыве снизу, – если не аскетично-бескорыстные или вальяжно-самодовольные, но симулятивные борцы за всё хорошее, а настоящие кровавые революционеры вдруг на нашу беду объявятся, – то, как издавна повелось в России, такие подрывные низовые усилия только затормозят или напрочь отменят разумные перемены, а ещё вероятнее, – назад, вернее, в какой-то новый-старый кошмар, как убеждала не раз русская История, отбросят высокодуховную страну мечтателей и героев.

– А если «правильные слова» не к самовластной власти вовсе, а напрямую к народу будут обращены, чтобы помочь-таки народу косность и правовую безграмотность преодолеть?

– Опять. Народу-то это надо?

– Народ и так, без всяких подначиваний, занят тихим саботажем, итальянскими забастовками.

– Народ… а что это такое? Ладно, народ или точнее, – национальный характер нельзя изменить «правильными словами».

– Чем можно?

– Топором.

– Или постепенным, но последовательно-твёрдым изменением условий жизни, свобода с узаконенной конкуренцией – ненавязчивые, но строгие учителя.

– Только революционный топор или – долгая-предолгая эволюция?

– Только!

– Не считаешь же ты…

– Считаю!

– Но государство наше столь отвратительно, что…

– В России отвратительное, – действительно, отвратительное, – государство, но Интеллигенты с большой буквы как разрушители государства мне ещё отвратительнее; сохранение отвратительного государства куда предпочтительнее, чем революционная кровь и постреволюционный хаос, не так ли?

– Не осточертело ли выбирать из двух зол, – штыки власти или гнев толпы?

– Но надо ли артачиться, если другого выбора нет…

– Ты ретроград?

– Ещё какой! – свободолюбивый ретроград.

– Ты… любишь власть, всякую власть?

– Слово «любишь» не самое удачное в этом контексте, я лишь готов повторять за мудрецом, имя которого, увы, позабыл: примирить меня с государственной властью могут только её враги.

– Враги власти всегда хуже, чем сама власть?

– Если верить нашей истории, – всегда!

– Ты… ты не любишь то, что…

– Не люблю, раз уж без слова этого не можем мы обойтись, левую идею, не знающую предела, – подсказал Германтов и вздохнул, – не люблю? Да нет, это было б слишком сильное чувство, а у меня всего-то аллергия на интеллигентски-народнические проявления левой идеи, проявления, сперва соблазнительные, потом – кровавые.

– Интеллигенты во всём виноваты?

– Не те, конечно, интеллигенты виноваты, которые пишут, лечат или в телескоп смотрят, а те, которые, желая поскорее избавиться от оскорбляющего их вкусы тупого, шамкающего, да ещё и с бородавкой на лбу тирана-правителя, не понимают, – и я повторяю для непонятливых, – что в чистом порыве своём рискуют заодно уничтожить самоё государство, не понимают, что хаос много хуже государственной несправедливости.

И – конечно, – что же делать, что же делать всем нам, терпеть? – опять стенали-спрашивали, и, конечно, Германтов вспоминал обобщённый сарказм-ответ Василия Розанова, адресованный наперёд всем поколениям русских интеллигентов, обречённых маяться хроническим революционным зудом. – Летом варенье варить, а зимой пить чай с вареньем.

– Все мечтатели-герои как учителя – заведомо плохи? Все способны только перегрызться? Тебе, наверное, даже выход-протест на Красную площадь после танкового броска в Чехословакию не по вкусу?

– Я, конечно, не мягкотелый гость-ретроград, а монстр-упырь – в чистом виде, но как раз тот протест – по вкусу, поскольку протест был сугубо индивидуальным. Личной отваге Горбаневской, Богораз, Литвинова и прочих протестантов с чистыми помыслами, хотя все они по определению левые, трудно не позавидовать, безумству храбрых и я на сей раз готов пропеть песню. Готов, поскольку никого они не свергали, не учили, не упрекали, никого с нахрапистостью революционеров не пытались потащить за собою в какое-то светлое-пресветлое будущее, которого на земле не бывает; они были сами по себе и попросту не могли поступить иначе, их порывисто-искренний коллективно-индивидуальный жест, – своего рода, высокое отчаяние самовыражения, – позволял сохранить нравственное лицо в глазах единомышленников; это – спонтанный поведенческий выкрик «для своих» в жанре: «не могу молчать».

– Едва удерживаюсь, чтобы тебе, такому охранительно-рассудительному монстру, не вцепиться в горло.

– Растёт, слава богу, культура застольных дискуссий, – удерживайся и дальше от агрессии, подавляй дурные инстинкты. Но я ведь ещё не всё, что хотел, сказал, а теперь скажу, раз уж мы к личной отваге диссидентов вернулись: они, желая нравственно и осмысленно выправлять ход истории, – спицы, усомнившиеся в направлении колесницы? – бросают вызов идеологии и КГБ как репрессивной машине, пишут воззвания, выходят на площадь и прочее. Но противник-то у них, – абстрактный противник, – пострашнее дряхлеющих членов Политбюро, ибо никаких текущих смыслов движения-развития вообще не признаёт.