Книга Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

«странно круглыми». И, конечно же, «оскал на мужественном гололобом лице» матроса, которого сейчас убьёт Мелехов. Почему лицо стало «гололобое», ведь бескозырки только что были туго натянуты? Да потому что Мелехов с вознесённой шашкой, на коне, уже рядом, и матрос смотрит вверх, и бескозырка у него задралась. И он знает, что смерть в одном миге, но «мужественно» – Шолохов пишет именно это слово, будто бы походя давая характеристику красному матросу, – принимает страшный удар.

Шолохов не объясняет всего этого, но даёт невероятно зримую картину.

Как и в этом месте, буквально одной фразой: «За лесом пухнул орудийный гул; теперь он потрясал слух всадников, заставляя настораживаться лошадей».

Какой невероятно верный глагол подобран! Гул артиллерийской пальбы во время продвижения к источнику звука – разбухает! Но использовано не слово «разбухал», а именно «пухнул», созвучное с «бухнул», «бахал».

А беспримерной ёмкости эпизод, когда казаки входят в селение, опасаясь засады?

«Прохор Зыков – поближе к Григорию. Лошади их шли рядом. <…> Въехали хищниками, – так в голубую зимнюю ночь появляются около жилья волки, – но улицы пустовали. Одуряющая висела тишина. Из раскрытого окна одного дома послышался наивный бой стенных часов, звук их лопался выстрелами, и Григорий заметил, как сотник, ехавший впереди, дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера».

Зыков, уверенный, что Мелехов удачлив, почти жмётся к нему. Сравнение с волками – предельной зрительной точности! И снова отличный глагол – не «схватил», не «потянулся», а именно что огромной рукой «лапнул»: тут же догадавшись, что ошибся и зря напугался.

Откуда Шолохов поднабрался такого умения описывать и понимать всё с войной связанное?

Автор первых блистательных повестей о Гражданской войне – Всеволод Иванов – нигде не воевал, хотя был в самой гуще событий: подсмотрел, наслушался, впитал. И выдал «Партизанские повести».

Леонид Леонов в Гражданской участвовал по касательной. Сначала попал в Архангельске в белые офицеры, но, когда поручик Леонов явился к исполнению служебных обязанностей, фронт уже рассыпался. Из Белой армии Леонов пошёл в Красную, но там работал журналистом, в атаки не ходил и едва ли хоть раз стрелял. Однако написал и «Барсуки», и «Взятие Великошумска».

Автор великой эпопеи «Хождение по мукам» Алексей Николаевич Толстой в годы Первой мировой работал военкором, но в Гражданской никак не участвовал – а поди ж ты: баталистом был преотличным.

Время их насыщало – сотни встреч, знакомств, разговоров.

Шолохов с детства жил, по сути, в среде военной, где служили и воевали большинство мужчин. Ещё ребёнком попадал под бомбёжки, наблюдал перестрелки, сшибки. С юности отлично владел стрелковым оружием, теоретически знал основы сабельного и штыкового боя. Неоднократно рискуя жизнью, находился в самой гуще противостояния советской власти и повстанцев на Дону.

А когда личный опыт накладывается на опыт мудрого сердца и на личностные безусловные качества – получается тот самый Шолохов, которого увидели в первые же месяцы 1941-го: прирождённый солдат.

В Отечественную Шолохов имел неоднократный опыт прямого участия в боях. Полковничьи погоны не просто так носил.

Да, война гнусное дело, но она снова пришла, и он оказался к ней готов.

Военные не должны любить войну. Как врач не может любить болезни. Военные войну работают.

В неоконченном рассказе «Матвей Калмыков» Шолохов так и пишет об этом: «Руки и ноги его ныли, мокрая от пота рубаха прилипла к спине, и во всём теле было такое ощущение, будто он долго и тяжело работал. “Вот она, оказывается, какая тяжёлая, эта проклятая война! Будто десятинку выкосил или стог сметал”…».

Шолохов был военным в самом высоком смысле.

И в том числе поэтому он – один из главных баталистов не только в русской, но и в мировой литературе.

Только воин мог бы написать так: «Григорий выпрямился в седле, жадно набрал в лёгкие воздуха, глубоко просунул сапоги в стремена, оглянулся. Сколько раз он видел позади себя грохочущую, слитую из всадников и лошадей лавину, и каждый раз его сердце сжималось страхом перед надвигающимся и каким-то необъяснимым чувством дикого, животного возбуждения. От момента, когда он выпускал лошадь, и до того, пока дорывался до противника, был неуловимый миг внутреннего преображения. Разум, хладнокровие, расчётливость – всё покидало Григория в этот страшный миг, и один звериный инстинкт властно и неделимо вступал в управление его волей».

Поразителен в шолоховском случае не только изобразительный его дар, но именно доскональное знание темы. Оно явлено и в «Тихом Доне», и в «Донских рассказах», и в «Они сражались за Родину». Притом что это были две, вернее даже три совсем разные войны, и русских аналогов, когда один и тот же автор дал соразмерной силы сцены боёв и Первой мировой, и Гражданской, и Отечественной, пожалуй, нет.

Есть Хемингуэй, давший мощные картины тех же мировых войн. И это славное и символическое соседство: бывали времена, когда Нобелевские премии давали подчёркнуто маскулинным писателям, описывавшим не только жертв – но и героев.

* * *

То, что Шолохов отлично знает о чём пишет, видно с первых же зарисовок войны, появляющихся и на страницах «Они сражались за Родину», где Стрельцов вспоминает совсем недавнее: «А потом – бой с мотопехотой противника, выход из полуокружения, губительный огонь с флангов, срезанные осколками подсолнухи, пулемёт, зарывшийся рубчатым носом в неглубокую воронку, и убитый пулемётчик, откинутый взрывом, лежащий навзничь и весь усеянный золотистыми лепестками подсолнуха, причудливо и страшно окроплёнными кровью…»

Это – Шолохова глаза, его меткая память. Какое меткое слово найдено: лепестки подсолнуха окроплены «причудливо».

Все весьма подробные сцены боевой работы Лопахина и Александра Копытовского выписаны с таким тщанием и знанием предмета, словно Шолохов сам с противотанковым ружьём (ПТР) прослужил месяц-другой.

Даже самый мимолётный разговор бойцов, когда Копытовский сетует напарнику: «А заорал-то на меня, ну натурально козлиным голосом: “Патроны готовь!”. Как будто я без тебя не знаю, что мне надо делать…» – выдаёт психологическую наблюдательность автора.

В сцене поединка Лопахина и фашистского самолёта (из ПТР действительно неоднократно удавалось сбивать бомбардировщики) меняются даже характеристики голоса бойца.

«– Патрон! – клокочущим голосом крикнул он»: Лопахин обвыкается к любой опасности и уже не «по-козлиному» кричит, а «клокочуще», как хищник, а не жертва.

И далее: «По каске, по униженно согнутой спине Лопахина, как крупный град, с силой забарабанили комья вздыбленной и падающей земли, в ноздри вторгнулся и захватил дыхание едкий металлический запах сгоревшей взрывчатки».

Здесь снова всё замечательно схвачено: и «униженно» согнутая спина, и звук падающей земли, напоминающей град, и «едкий запах» взрывчатки.

«Бомбы часто рвались вдоль линии окопов, но значительно большее число взрывов гремело позади окопов, в школьном саду. Лопахин, пересилив себя, поднял голову, сквозь мутно-бурую пелену взвихрившейся пыли увидел