Книга Я иду тебя искать - Ольга Шумяцкая

Сначала была пустая страница. Потом, посреди второй, большими буквами, слегка смещенное клевому краю, название. «БАБОЧКА». Бабочка? Потом опять огромный пробел, и вдруг — без красной строки, без абзацев, с запятыми, расставленными не к месту и некстати, состоящий из крошечных блеклых буковок, из торопливо слепленных, скученных слов, с опечатками и ошибками, брошенными второпях и тут же забытыми, сплошной тяжелой бликующей массой, словно водопад, неожиданно открывшийся за поворотом и оглушивший, — на меня обрушился текст. Я упал в него, как падают люди, наповал сраженные пулей. Захлебнулся в стремительном сюжете, где не объяснялись ни причины, ни следствия, ни мотивы, ни родственные связи, где были заданы неизвестные мне правила игры, а персонажи казались инопланетянами. Я не расскажу сейчас толком, о чем, собственно, там говорилось, в этой судорожно бьющейся, пульсирующей массе слов. Что-то о женщине, которая решила, что она бабочка. И в финале ею стала. Рассказ о женщине-бабочке был сплетен из фантазий и реальности, словно корзинка, сквозь прутья которой сочится сок нежности. Он, этот рассказ, был невесомым и каким-то отстраненным, прохладным. В том-то и парадокс: в нем чувствовалась внутренняя холодность, скрытая под внешней горячностью. Ничего личного, как это обычно бывает с художественными текстами, я в нем не нашел. Ну, то есть я хочу сказать, что прочитать и определить личность автора вам бы не удалось. А мне бы очень хотелось ее прочитать и определить. Там вообще начисто отсутствовали какой бы то ни было жизненный опыт, жизненные накопления и наслоения, представления, мнения, знания, нравственные установки, принадлежность автора к какому-либо, положим, социальному слою или возрастной группе. Как будто человек, писавший этот рассказ, ничего не знает о жизни и, может быть, даже еще не жил. Аленин рассказ напомнил мне ее лицо, таким, каким я увидел его прошлой ночью, стоя под ее балконом. Ага, значит, личность автора все-таки отпечаталась в этих не слишком умело составленных словах. Роль личности заключалась в ее самоустранении.

Алена — нет, не она, женщина-бабочка — наблюдала за персонажами как бы сверху. Люди то укрупнялись, то уменьшались в зависимости от того, спускалась она к ним или поднималась над ними. Жизнь проходила перед ней в масштабе. Она видела ее как карту — в целом, — но именно это лишало ее возможности замечать детали. То есть то единственное, что доставляет радость. Она же видела лишь червячков на земном шарике, а это радости не доставляет. Иногда червячки увеличивались в размерах, и она могла даже — если сильно напрячь зрение — разглядеть, что у них есть ручки, ножки и лица. Но выражения лиц не различала, и их черты казались ей одинаковыми. Вот одна из ее фантазий: какой-то крошечный «червячок» копошился, суетился, стирая крошки со своего крошечного столика в своем крошечном домике, и сразу тысячи таких же «червячков» начинали как один копошиться, суетиться, стирать крошки со своих крошечных одинаковых столиков. В этом взгляде на мир была боль — боль от ненадежности, хрупкости, бессмысленности, мелочности. А женщина-бабочка все порхала и порхала, и с ней происходили какие-то воздушные невероятные вещи, совсем непохожие на те, что происходили с «червячками». Но ведь именно это и отличает бабочек от червячков.

Я сказал, что Алена написала рассказ, но это не так. Под словом «рассказ» я имел в виду повествование. Это был, скорее, маленький роман или большая повесть. Я читал его весь день, и только когда стемнело, понял, что наступил вечер. Я поспешно запихнул в себя какой-то бутерброд, выпил чаю и снова сел к компьютеру. В полночь я оторвался от экрана и набрал Алену. Я не знал, что ей скажу. Но мне некогда было готовить речи. Просто хотелось скорее услышать ее голос. Она взяла трубку сразу, и я понял, что она ждала моего звонка, может быть, даже весь день просидела у телефона.

— Алена, — выдохнул я. — Алена…

Она все поняла.

— Спасибо, — сказала она.

Мы немножко помолчали и одновременно повесили трубки.

И все же: почему она дала роман именно мне? Она никогда меня не выделяла, почти не замечала. А может быть, это я сам хотел, чтобы не замечала? Может быть, это я сам боялся быть замеченным?

XV

В середине июля Женя сняла дачу. Глупее этого поступка трудно было что-нибудь себе представить. Но это же Женя. Я давно понял, что в ее голове маленькие серые клеточки чья-то божественная, но коварная рука при рождении заменила на горсть разноцветных стекляшек. Эксперимент такой. Что будет, если у человека в башке — детский калейдоскоп? Потрясет головой — все смешается в кашу. Повернется направо — такой рисунок. Повернется налево — эдакий. Результат непредсказуем. Количество вариантов стремится к бесконечности.

Так вот, дача. Сначала она заслала Гришу к Денису с Натальей. У них была огромная дача километрах в сорока от Москвы. Генеральская. Тридцать соток — одни сосны. Дом старый, пятидесятых годов, деревянный, двухэтажный, весь в верандах. Кусты сирени. Между прочим, все удобства, сочиненные Денисом уже в новые времена. Дача досталась ему и его старшей сестре Ритке от отца, который занимал большую должность не то в Минобороны, не то в ГРУ, не то в КГБ. На даче Денис не жил. Ритка почему-то тоже, хотя у нее было двое детей-обалдуев. Иногда мы выезжали туда на шашлыки и дружно мечтали о том, что как-нибудь обязательно проведем там недельки две вместе, валяясь под соснами. Ни разу не случилось. Так вот, Женя послала Гришу к Денису и Наталье выклянчивать разрешение пожить на даче до осени. Она-то, понятно, не сомневалась в том, что разрешение будет дано тут же и чуть ли не с благодарностью за оказанное доверие. Но обломалась. Денис с Натальей Гришу, мягко говоря, послали. Даже не снизошли до аргументации. Женя повизжала, ножками об пол побила, ручками помахала, Гришу назвала несколькими словами, приводить которые здесь мне бы не хотелось, и перешла к новой идее. Снять дачу.

Всем известно, что дачи сейчас сдаются на пять месяцев — с мая по сентябрь. Оплата аккордная. Сумма, мягко говоря, охренительная. Но Женя уперлась: ребенку нужен воздух и парное молочко от буренки. Ей, как будущей мамаше, тоже полагается пол-литра в день. Хотела скромненько обосноваться, к примеру, в Жуковке. Ну ладно, не в Жуковке, так хотя бы в Кратово или на худой конец в Малеевке. Долго мусолила нам мозги, мол, дальше Кратова не поедет, потому что не желает хоронить себя в глуши. Ей требуется культурный аспект бытия. Типа пристанционный кинотеатр, переделанный из бывшего сельпо. «Женя, в какой глуши? Какой аспект? Опомнись, девочка! Оставайся в Москве, никто тебя не неволит. Не хочешь — подвинь слегка свои амбиции, в конце концов, жить тебе в глуши месяца полтора максимум, до первого дождя».

Короче, после длительных дискуссий с истерическими повизгиваниями в коде, остановились на деревенском доме во Владимирской области. Два с половиной часа в одну сторону на машине. Железная дорога в десяти километрах. Добираться на попутках. Районный центр — в тридцати. В доме русская печь в саже и копоти. Другой мебели нет. Стало быть, предстоит переезд со всем барахлом. Да, и главное — на какие шиши? На какие шиши Женя собирается снимать эту красотень? Это вам, конечно, не Жуковка и не Малеевка, но платить-то все равно надо. Гриша метался по Москве. Слава Богу, не явился ко мне с очередной просьбой о денежных вливаниях, а то я бы спустил его с лестницы. Наконец была назначена дата выезда. Из соображений экономии «газель» заказывать не стали. Ограничились моим «джипом», машиной Дениса, да и Виктор подсуетился. Видимо, Ольга намекнула, что неплохо бы помочь бедным малюткам, дескать, ему зачтется на этом свете при очередных денежных затруднениях. Виктор одолжил разбитый рыдван у какого-то дружка и в день переезда первым стоял у Жениного подъезда.