Книга Вдали от рая - Олег Рой

– Чего уж там, – бегло осмотрев пациента, Дмитрий грубостью постарался прикрыть беспомощность, – опоздали. Вряд ли помогу чем-нибудь. За попом пошлите…

Исступленный звериный вопль ударился в стены конюшни. Это взвыла жена Ферапонта – круглая сдобная бабочка в платке, повязанном спереди на манер заячьих ушей. Обыкновенно она казалась Волковскому смешной, но отчаяние сделало ее ужасающей и грозной:

– Не хочу за попом! Не дам осиротить наших детушек! Зовите сюда Арину-вдову!

Среди присутствующих пробежал смущенный шепоток:

– Да нешто Аринку? Пожалеешь, гляди!..

– Бога побойся!

– А что мне Бог? – продолжала голосить та, что вот-вот могла стать вдовой. – Чай, не Богу моих детей ростить! Арину зовите! Пусть просит, чего душа пожелает!

Сразу несколько человек отделилось от толпы любопытствующих. Очевидно, пошли звать неведомую Арину.

Волковской, пока суд да дело, продолжал оказывать помощь, в которую сам не слишком верил, однако считал, что, пока больной жив, доктор не имеет права его покинуть. Впрочем, врачебный долг был не единственной причиной его задержки здесь. По совести, он оставался еще и оттого, что очень хотелось взглянуть, что это за Арина такая, которую зовут, когда всякая надежда потеряна.

Стыдясь своего любопытства, он не смотрел на дверь, вообще не поднимал головы, но появление Арины сразу почувствовал по тому, как расступились люди. Не так, как расступались они на прибытие врача… Если Волковскому, продиравшемуся сквозь толпу любопытных односельчан Ферапонта, пришлось их расталкивать, то теперь они расступались сами. Словно боялись даже краем одежды прикоснуться к той, которая двигалась, точно плыла, – высокая, уверенная и сильная. Одета во все черное, точно монахиня в миру. Немолода – на вид уже за тридцать. Лицом нехороша, даже дурна: широкоскулая, смуглая, рябая. Из узких черных прорезей глаз точно рыболовные крючки торчат, взгляд острый, цепляющий.

Едва кинув взгляд на Волковского, Арина отстранила его движением крупной, но не по-крестьянски мягкой, без мозолей, руки. Дмитрий и сам отступил: делать ему, по существу, было уже нечего. Ферапонт лежал, вяло раскинув ноги, покрытый липкой пленкой предсмертного пота, и только прерывистое биение пульса на сонных артериях выдавало, что он еще жив.

Врач предполагал, что Арина станет осматривать больного, и несказанно удивился, что женщина тотчас отвернулась от лежащего на сене мужика.

– Который конь его побил? – деловито спросила она.

Ей указали на стойло, в котором храпела виновница происшествия – сытая и гладкая гнедая.

– Лучшая наша кобыла, – простонала Ферапонтова жена.

– Кого жальчей – кобылу аль мужа? – строго спросила Арина.

Ферапонтиха потупилась.

– Мужа… – пробормотала она еле слышно.

– А коли мужа, так я тебе его верну, – Арина говорила резко, точно отрубала слова. – Только помни, что ты сама об том попросила. Как бы ни обернулось – помни! Поняла? Что молчишь? Али напужалась? Ну как знаешь, мое дело сторона. – И, видя, что женщина и впрямь медлит с ответом, колдунья повернулась, чтобы идти прочь.

– Постой, Арина! – кинулась к ней Ферапонтиха. – Согласная я! На все согласная! Только мужа верни!

– Ну, то-то же! – усмехнулась Арина и приказала: – Тогда золотишко неси, какое есть. Да чашу с водою.

Сама же решительно шагнула к стойлу гнедой. Та при ее приближении отступила и как будто вскрикнула – совсем по-человечески вскрикнула. Арина выпрямилась, из-под черного платка, покрывавшего плечи, мелькнуло длинное лезвие. Лошадиная кровь хлынула на землю мощной струей. Пошатавшись, гнедая свесила голову, а затем и рухнула, сминая перегородки.

Больше всего по здравом размышлении Волковского потрясло то, что животное, сокрушившее своего хозяина, дюжего мужика, даже не попыталось сопротивляться этой неизвестно откуда явившейся женщине. Словно Арина действительно воплощала собою смерть – всесветную силу, которой невозможно противиться…

Принесли золотые серьги, грубоватое, но тоже как будто бы золотое кольцо, дутый браслет и миску прозрачной воды. Что-то шепча над пенящейся лужей конской крови, Арина поочередно брала украшения и бросала их в воду. И тут новое потрясение ожидало молодого врача. Стоя совсем рядом с Ариной, он ясно, своими глазами видел, как исчезали, соприкоснувшись с поверхностью воды, серьги, браслет и кольцо. На дне миски их не оказалось, точно они перешли грань, отделяющую наш мир от другого, расположенного вне пределов здешней видимости.

Резкий вздох раздался за спиной. Вздрогнув, Волковской обернулся. На лицо Ферапонта возвращались живые краски. Вот он пошевелился, открыл глаза, застонал… Ферапонтиха вновь заголосила, но это уже был крик радости.

«Если больной по-настоящему хочет жить, такое возможно, – пытался уговорить себя Волковской в тот же день, меряя шагами свою убогую комнату. – У Ферапонта оказался необыкновенно сильный организм. Не исключено, что я ошибся в диагнозе. Также не исключено, что оказанная мною помощь принесла заметный, хотя и отсроченный результат…»

Тщетно! Уговорить себя не получалось. Волковской был достаточно честен, чтобы признать: приехав, он увидел Ферапонта умирающим, а оставил – выздоравливающим. Ни одна из принятых им мер не могла произвести столь чудесное действие. Значит, приходилось признать себя побежденным. И кем? Какой-то вдовой Ариной… Да кто она такая, эта Арина? Умелая фокусница, которая припрятывает золото ловчей цыганки? Женщина, ведающая некие тайные приемы народной медицины? Ведьма… Но здесь мысль останавливалась, исчезала, как драгоценности в миске с прозрачной водой. Поверить в существование ведьм – значило отбросить весь прежний опыт как заблуждение. И вступить в зыбкую область, полную таинственных теней.

Волковской знал, что не сможет успокоиться, пока не удовлетворит свое любопытство. Он пешком отправился в ту деревню, благо было не слишком далеко, через два поля и перелесок, и поздно, уже в сумерках, разыскал Аринину избу, к которой никто не хотел указать дорогу, а если указывали, то обиняками, открещиваясь и отплевываясь через плечо. Постучав в дверь, он услышал: «Входи, не заперто» – и вошел. Из сеней, где загадочно синело одно крохотное окошко, он, споткнувшись обо что-то железное и громкое, вроде ведра, вступил в терпко пахнущую травами горницу, где в дальнем углу на лавке сидела хозяйка. Она была одета так же, как днем, только взамен черной на плечи была наброшена алая, точно свежая лошадиная кровь, шаль с кистями. И еще – русые волосы, днем скрытые платком, сейчас водопадом струились на лавку, свисали до самого пола.

«Вот те на, – беспорядочно заскакали мысли, – в деревнях опростоволоситься – хуже, чем нагой показаться, а она при госте косы развесила… И что это у нее светится на стене – как будто бы не лампада… Правильно, откуда взяться лампаде, когда икон в красном углу нет…»

– Здравствуй, Димитрий Володимирыч, – степенно, нисколько не стыдясь распущенных волос, произнесла Арина.