Книга Крах каганата - Михаил Казовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бывшая царица стояла теперь на палубе — мокрая, продрогшая, но невероятно счастливая. Посиневшие губы механически повторяли:
— Я успела. Я смогла это сделать. Господи, благодарю!
Подошёл купец, поклонился и поцеловал ей руку:
— Ваше величество, разрешите поздравить вас со свободой…
У неё из глаз... покатились слёзы:
— Ах, не верю, всё ещё не верю, дорогой Иоанн...
— Ничего, привыкнете. Русь гостеприимна, и, надеюсь, наши князья примут вас достойно.
— Не хочу загадывать. Будущее покажет.
СУДНЫЙ ДЕНЬ
Представители хазарского каган-бека занимали в Киеве на Подоле несколько домов, называемых Копыревым (в просторечии — Жидовским) концом. Там неподалёку находился Гостиный двор, жили местные и заезжие торговые люди, а над крышами высился идол охранителя всяческого добра и прибытков — бога Велеса. Бог стоял посреди молельно-жертвенного капища и смотрел на мир чёрными пустыми глазницами; волосы до плеч, борода до пояса, каждая волосинка — в виде тонкого колоска (обратим внимание на схожесть слов: «волос», «колос» и «Велес» — ведь славяне издревле называли колосья злаков «волосьями Велеса»).
У хазар, помимо дворов, даже небольшая деревянная синагога имелась. Кроме прямых служебных обязанностей — сбора податей с киевлян в пользу каганата — иудеи занимались также ростовщичеством и торговлей. А главой миньяна (иудейской общины) к 960 году сделался Менахем бен Саул бар Ханука, рослый видный дядька, у которого пейсы, скрученные в колечки, при ходьбе подпрыгивали, словно пружинки. В синагоге он пел громче всех. С киевскими князьями у него сложились, как теперь бы сказали, отношения «делового партнёрства». Ханука лишнего не брал и не злобствовал, если дань платили с задержкой; а князья, разумеется, не были в восторге от подобной иноземной зависимости, но пока что терпели, бунтовать не решались в силу внутренних обстоятельств, о которых речь пойдёт ниже.
Регулярно Менахем составлял донесения своему начальству, посылая ко двору каган-бека вместе с караваном верблюдов и коней, снаряжаемых в Итиль по обычному маршруту: вятичи — булгары — хазары. За очередное такое послание и уселся бен Саул в сентябре 962 года, разложив перед собой письменные принадлежности — длинный желтоватый пергамент, тушь, привезённую из Китая, баночку с песком для просушки написанного и гусиные перья. Пощипал горбатую переносицу, собираясь с мыслями, и, склонившись к столу, начал споро писать, выводя квадратные буковки иврита справа налево:
«В месяц Элул года 4722, в благодарение Тебя, Господа нашего Бога, Царя Вселенной, разрешившего нам дожить до этого часа! Милостью Всевышнего обращаюсь к славному представителю племени иудейского, сыну Израиля и Хазарии, мудрому и достойному помощнику нашего великого каган-бека Иосифа — да хранит его Небо! — благородному и праведному сафиру Науму бен Самуилу Парнасу, мир его семье, долгие годы родителям, скромность и красота супруге, послушание и усидчивость детям! Мир вам! Настоящим сообщаю, что дела наши в Киеве, стольном граде русов, вызывают тревогу. Нет, по части положенных выплат жаловаться грех — несмотря на засуху и лесные пожары, истребившие много диких пчёл и пушных зверьков, нам уплачено всё сполна, в том числе серебром, мёдом и пушниной, не считая овец, коров и коней; вы увидите это сами по прибытии каравана, если Господу будет угодно оберечь его в многотрудной дороге и не подвергать тяжким испытаниям.
Речь веду про другое. На глазах усиливается влияние греков, прежде всего — адептов учения Иисуса из Назарета, получивших весомую поддержку в лице княгини Ольги, окрестившейся по константинопольскому канону и затем предпринявшей поездку ко двору императора, где была принята со всеми надлежащими почестями, очень благосклонно и понравилась царствующему семейству. Из источников, заслуживающих доверия, знаю также, что касалась в разговоре и политики Руси на Востоке, то бишь о священном нашем каганате. Якобы ей напомнил Константин Багрянородный о давнишнем обещании мужа её покойного, князя Игоря, воевать хазар, а за это греки разрешили беспошлинную торговлю русских купцов на Босфоре; но купцы-то уже торгуют вовсю, а похода на Итиль, дескать, нет как нет. Якобы княгиня согласилась с этим и заверила, что в ближайшее время снарядит войско во главе со своим единственным сыном, молодым князем Святославом, и пошлёт на Хазарию.
А о прошлом годе славные полки под водительством тархана Песаха бен Хапака усмиряли непокорных христиан в Тавриде; так спешу уведомить, что посольство тавридцев этим летом посетило Киев и просило русов защитить их от свирепых хазар, навезло немало даров и сулило помощь проезжающим купцам. И, по слухам, от княгини Ольги получили просители заверения, что не далее как следующим летом двинутся дружина и ополчение русские покорять Итиль-реку и Кавказ. В подтверждение сего вижу, как заложены на Днепре более пятидесяти быстроходных ладей, строятся умело, резво, в кузницах куются мечи, наконечники для стрел и для пик, в мастерских изготавливаются щиты, сёдла и кольчуги, — словом, опасаться хазарам есть чего.
Я уже ранее писал, что в наперсницах у княгини ходит некая аланка Ирина, выдающая себя за сбежавшую из Хазар-Калы разведённую супругу Иосифа Ирму, якобы проданную её братом Самсоном Аланским в рабство и прожившую в Константинополе около пяти лет, а затем сбежавшую и оттуда в Киев; так она, эта самозванка, со своей стороны влияет на киевских правителей, подбивает к войне, говорит, что укажет уязвимые места нашего Отечества. Ирму я однажды видел в Итиле много лет назад, да и то с приличного расстояния, так что не могу утверждать, та ли это женщина. Здешняя Ирина среднего роста, крепкая, подвижная, лет примерно сорока пяти (и княгине Ольге ровесница), с удовольствием участвует в развлечениях молодого князя — вместе с ним ездит на охоту, и причём в мужском одеянии, и садится на коня по-мужски. Но зато вместе с Ольгой посещает деревянную церковь Святой Софии, выстроенную княгиней в Киеве, соблюдает христианские праздники. А вообще большей частью проживает на севере от столицы — в городке Вышгороде, в княжеском дворце и на людях без охраны не объявляется.
Князь же молодой Святослав, двадцати семи лет от роду, с матерью в согласии пребывает редко. Несмотря на её увещевания напрочь отказался креститься, поклоняясь местным языческим богам, не приемля никакой иной веры. Был женат на дочери киевского волхва (так сказать, «языческого раввина»), от которой произвёл двух детей, сыновей, а затем сошёлся с юной ключницей-рабыней, от которой произвёл сына третьего. Первая жена умерла при неясных обстоятельствах (говорили, будто Святослав сам её зарезал в приступе безумного гнева), а княгиня Ольга, рассердившись на сына, удалила затяжелевшую ключницу вон из города и сослала в деревню. Но когда та произвела княжича на свет, заслужила милость, получила вольную и была возвращена во дворец. Ныне эта женщина, хоть и не считается княжеской женой, проживает с ним, а ребёнка Святослав признаёт и растит как законного. Имя ему Володимер, и пойдёт ему осенью третий год.
