Книга Частная жизнь русской женщины XVIII века - Наталья Пушкарева

Воспитание в купеческих и дворянских семьях проходило на тех же моральных основаниях, но на дворянок в большей мере воздействовали педагогические идеи, сформулированные в литературе. В одних дворянских семьях матери (и шире воспитательницы) изрядно баловали и хвалили своих детей[346] — равно как это зафиксировали пословицы: «Хороша дочь Аннушка, коль хвалит мать да бабушка!», «Всякому свое дитя милее», «Каков ни будь сын — все своих черев урывочек», «Дитя хоть и криво, да матери мило». В иных семьях не гнушались и «стращать», «насмехаться» над ними (что было в целом типично для крестьянского воспитания),[347] а порой не брезговали — как и крестьянки! — и физическими методами воздействия. «…Умеренная строгость не лучше ли неупотребления телесного наказания?» — рассуждал в своих воспоминаниях Л. Н. Энгельгардт, полагая, что необходимо, чтобы дети «с юности попривыкли даже и к несправедливостям».[348] Родительский произвол узаконивался правилом 1775 г., по которому отец и мать могли помещать строптивых детей в смирительные дома. В крестьянском быту родители (одна мать — крайне редко)[349] подчас публично наказывали детей розгами, что не встречало осуждения ни со стороны волостных властей, ни со стороны соседей.[350]

Тем не менее по сравнению с предыдущими столетиями многое изменилось. Во-первых, в непривилегированных сословиях увеличилось число конфликтов родителей и детей. Это было связано с первыми проявлениями кризиса патриархальных основ семейной организации, тягой молодежи к самостоятельности. Во-вторых, в среде образованных и «благородных» менялись воззрения на педагогические методы и цели. «С успехом наставлять детей можно исподволь и только ласкою, — полагал А. Д. Кантемир. — Строгость вселяет в детях ненависть к учению. Ласковость больше в один час исправит, неж суровость в целой год».[351] Правда, эти воззрения на домашнюю педагогику мало кому из матерей были известны. «Тогда не говорили о развитии детей, не задавались наблюдениями за детскими впечатлениями или анализом детских характеров. Главным принципом было держать их в черном теле»,[352] — вспоминала дворянка Е. А. Сабанеева, писавшая свои мемуары в середине XIX в.

Конечно, не все матери (и даже не большинство!) склонны были держать своих детей «в черном теле». Но некоторое невнимание к ребенку — с учетом того, что «робят» в семье часто было немало, — все же можно почувствовать в мемуарах некоторых «светских дам». Последние предпочитали долговременные заграничные вояжи вдвоем с мужем «тихим семейным» радостям в поместье. Отлучаясь на несколько месяцев, а то и лет, они передавали детей на воспитание родственникам и лишь изредка, повидав своих чад, восторгались приобретенными ими знаниями и красотою.[353] Весьма часто подобная отстраненность родителей (и особенно — матерей) от воспитания оборачивалась небрежением по отношению к оставленным детям. Так, государственная деятельница, статс-дама Е. Р. Дашкова, вынужденная (в силу своих государственных дел!) оставить своего первенца «Мишеньку» на воспитание бабушке, сокрушалась в своих мемуарах о том, что в результате его потеряла (мальчик умер). Иные обеспеченные матери предпочитали возить детей по заграницам с собой и там давать им начальное воспитание, «почему все они очень плохо знали по-русски» — но, однако ж, не были лишены материнского тепла.[354]

По понятным причинам практически все мемуары известных российских деятелей и деятельниц XVIII в. дышат благоговением перед образами добрых воспитательниц, заменявших в детстве матерей, — нянь и кормилиц.[355] Как правило, няни и кормилицы были до середины XIX в. крепостными. Многие мемуаристы называли нянь «вторыми матерями» («и нянька, и учительница, и ключница, и друг маменьки, и вторая мать»), «нянюшками», «мамушками».[356] «Преданность», «усердие», «опытность», «старание», «верность и рачительность» — эти качества запомнили в своих нянях и кормилицах многие мемуаристы. «Ее (няни. — Н. П.) приверженность, ее нежная заботливость, ее святые молитвы имели великое влияние на судьбу нашу…»[357] — признавалась графиня Эделинг. Такая память о материнской заботе, проявленной няней, сохранилась и у Л. А. Сабанеевой и у А. Щ., оставившей воспоминания о своем «незатейливом воспитании» на рубеже XVIII–XIX вв. Потрясающий случай спасения жизни маленькой девочки ее няней оставил в своих воспоминаниях В. Н. Карпов: «…Умерла и Петровна, исполняя самоотверженно свои обязанности до конца жизни, которую положила на питомицу свою… Лихач (извозчик. — Н. П.) переехал ее всем экипажем, а копыта лошади повредили ей затылочную часть черепа. Ее подняли без чувств, но ребенок был без единой царапины — она его закрыла своим телом».[358] В крестьянских семьях функции нянь выполняли старшие дочери: девочку уже «на 6-ом году называли нянькой», семилетних оставляли играть с малышами и укачивать их.[359]

Помимо нянь, выхаживанием и воспитанием ребенка в раннем детстве по-прежнему много и часто занимались бабушки. Судя по мемуарам многих выходцев из дворянского сословия, проживание внуков у бабушек — по нескольку месяцев, а то и лет — было весьма типично для российского семейного быта. «Бабушка была обрадована несказанно (рождению внука. — Н. П.) и через шесть недель взяла меня, а потом удержала у себя на воспитании… — вспоминал Н. С. Селивановский. — Конечно, странно, что меня уступили старухе, но все объясняю молодостию матери. Шесть лет провел я у бабушки среди старух и женщин». Он отмечал также, что бабушка спала с ним в одной «двуспальной большой кровати и баловала несказанно». Аналогичная ситуация сложилась в семье С. Н. Глинки: когда он рос, его отправляли погостить к бабушке в имение на лето.[360] То, что бабушки — «все бабушки вообще» — не уставали «баловать напропалую», «нежить», угощать всякими лакомствами, потакать прихотям малышей более, чем родные матери, отметили в своих воспоминаниях буквально все, кому пришлось испытать их любовь и «теплоту душевную».[361] Присловье простого народа также зафиксировало «особость» отношения бабушек к внукам и внучкам: «Дочернины дети милее своих».[362]