Книга Виза на смерть - Мария Шкатулова

В тот же день она достала с антресолей старый учебник, но из занятий так ничего и не вышло — то Лёнчику было некогда, то Эмме надо было бежать в парикмахерскую, то никак не получалось с местоимениями, которых во французском языке оказалось так много, что совершенно невозможно было запомнить, когда какое употреблять. Но Эмма не отчаивалась. «Самое лучшее — учить язык в стране. Вот вернемся в Париж, и больше я уже не буду бояться».

Действительно, за пять лет второй Лёнчиковой командировки Эмма научилась ловко здороваться, прощаться, говорить «Комант аллеву?» (как поживаете?) и «Се комбьен?» (почем?), не стесняться, когда к ней обращался кто-то из аборигенов, особенно мужского пола, и принимать за чистую монету комплименты французов, — «Мадам прелестно грассирует!» — которые хихикали у нее за спиной. И считала, что овладела галльским наречием в совершенстве.

Недавно она услышала, что курсы, которые при прежней власти были закрыты для посторонних, распахнули свои двери для всех желающих и что преподаватели получают там бешеные деньги, вечерами обучая студентов и домохозяек. Эмма Михайловна подсчитала, сколько долларов ей нужно в месяц, чтобы обеспечить себе достойное существование, и решила, что если она поработает два раза в неделю по два часа, то ничего с ней не случится. Кроме того, у нее будет пропуск в МИД, что даст ей возможность заходить время от времени к Лёнчиковым сослуживцам поболтать. А заодно, может быть, и присмотреть себе мужа, потому что муж из МИДа — это и привычно, и практично. И Эмма Михайловна решилась.

Ломакин был очень мил, но долго беседовать не смог. «Занят, наверное», — подумала Эмма и перешла к делу. «Эмма Михайловна, дорогая, — ответил Ломакин, выслушав ее, — перезвоните мне через пару дней — постараюсь вам помочь».

В тот же день в кабинете директора курсов раздался звонок.

— Кларисса Григорьевна, это Ломакин. Надеюсь, вы в добром здравии? Хочу просить вас об одолжении. Нельзя ли устроить на вечерние курсы Эмму Михайловну Сапрыкину, вдову Леонида?

— В каком качестве? — вздрогнув, спросила директриса.

— Преподавателя, конечно. У нее французский язык. Директриса собралась с духом:

— Юрий Константинович… м-м… на курсах существуют определенные правила приема преподавателей… другими словами, экзамен, и, должна сказать, довольно суровый…

— И он состоит?.. — нетерпеливо перебил Ломакин.

— Из письменного перевода газетной статьи… трудной… я бы даже сказала, очень трудной… м-м… с языка. И разумеется, на язык… И не менее сложного устного экзамена. На устном…

Ломакин не дослушал.

— Вы абсолютно правы, что подвергаете соискателей таким суровым испытаниям, но в данном случае, полагаю, можно сделать исключение.

И повесил трубку.

Директриса пробормотала про себя что-то неразборчивое, немного подумала, пододвинула к себе телефон, набрала номер, услышала частые гудки, набрала еще раз, потом еще и, наконец, вызвала секретаршу:

— Марина, посмотрите, пожалуйста, кто у нас сейчас на французской кафедре? Никак не могу дозвониться — все время занято.

— Сейчас, Кларисса Григорьевна. Но вообще-то я только что проходила мимо и там была Данилова — по моему, одна. Времени-то уже…

— Данилова? — директриса задумалась. — Попросите ее зайти на минутку ко мне. Или нет… Я, пожалуй, сама зайду.

Елизавета Константиновна Данилова-Вильдо с ножницами в руках просматривала французские газеты, выбирая статьи для письменных экзаменов. Рядом с ней на бумажной салфетке лежал надкусанный бутерброд с сыром. На соседнем столе снятая с аппарата и забытая телефонная трубка издавала жалобные гудки.

— Добрый день, Елизавета Константиновна! — громко произнесла директриса, знавшая, что Данилова туговата на ухо.

— Добрый день, Кларисса Григорьевна, — ответила та, прикрывая бутерброд салфеткой.

— Вы разговариваете? — директриса кивнула на забытую на столе трубку.

Данилова привстала и водрузила трубку на место.

— Стала такая рассеянная… Слушаю вас.

Директриса села.

— Видите ли, нам предстоит принять на работу… собственно, на вашу кафедру… одну даму, чья квалификация вызывает у меня некоторые сомнения…

— Зачем же принимать?

— Боюсь, в данном случае нам придется это сделать…

— Чья-то жена? — догадалась Елизавета Константиновна.

— Вдова.

— ?!

— Леонида Сергеевича Сапрыкина. Вы, конечно, слышали…

— Ах да! — Данилова сокрушенно покачала головой. — Леонид Сергеевич много лет у меня учился. На редкость способный слушатель.

— Вот видите.

— Будем надеяться, она сможет преподавать хотя бы на начальном этапе? Опыт работы у нее есть?

— Никакого. Она думает, что, прожив несколько лет во Франции, она все умеет… Елизавета Константиновна, у меня к вам просьба. Не могли бы вы ввести ее в курс дела, а заодно попытаться представить себе ее потенциальные возможности и, может быть, проконсультировать ее, если необходимо… — Директриса выразительно посмотрела на нее поверх очков и с нажимом добавила: — А я думаю, что это, конечно, необходимо… и в методическом и в языковом плане… Словом, вы понимаете. Правда, работать она будет на платных курсах, так что задача несколько упрощается, но все равно, хотелось бы, чтобы репутация курсов не пострадала…

— Разумеется, я понимаю…

— Буду на вас рассчитывать. Как ваше самочувствие? Данилова улыбнулась.

— Благодарю, жива. В моем возрасте это уже немало.

23

Директриса вышла, и Елизавета Константиновна вернулась к своим газетам. Ей предстояло подготовиться к уроку с группой, называемой на курсах «пов. сов», что означало «повышенное совершенствование». Такие группы посещали люди, которым приходилось вести на языке сложнейшие переговоры, переводить синхронно или последовательно речи президентов, премьеров и министров, выступать самим в международных организациях и т. д., то есть люди, съевшие в языке не одну собаку. Чтобы учить их, надо было не просто знать язык, что в представлении многих означает лишь умение бойко болтать, но знать теорию языка, его логику, философию и непременно менталитет его носителей (то есть в данном случае французов), не говоря уже о знании истории, культуры и реалий страны.

Елизавета Константиновна пришла на курсы в начале пятидесятых, имея за плечами опыт переводческой работы в «Интуристе», и начала свою преподавательскую карьеру с третьекурсников. Однако вскоре ей стали доверять четвертый курс, затем курс «сов», а через несколько лет она стала старшей «пов. сов» и проводила семинары для молодых преподавателей. В отличие от армии, например, где умом и старанием можно добиться генеральского звания и стать большим начальником, на ниве преподавания иностранных языков такой карьеры не сделать. Каких бы высот профессионализма ты ни достиг, максимум, что тебе светит, — это должность заведующего кафедрой. Впрочем, чтобы сесть в кресло заведующего в доперестроечном МИДе, одних знаний и опыта было недостаточно — требовалась партийность и прочие доказательства лояльности по отношению к системе. А Елизавета Константиновна, хоть и не была борцом за свободу, к советской власти относилась вполне критически, в партию вступать не собиралась, за должностями не гналась и вообще в игры с режимом предпочитала не играть. Долг свой она видела в том, чтобы добросовестно выполнять работу, и вполне довольствовалась уважением учеников и коллег.