Книга И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

– Иззи, сядь прямо, – говорила она за ужином, а сама думала: Сколиоз. Церебральный паралич. – Иззи, угомонись.

Она бы никогда не выразилась именно так, но тревога уже подернулась негодованием. “ГНЕВ – ОХРАНИТЕЛЬ СТРАХА”, – гласил плакат в больнице, но миссис Ричардсон его не замечала; ее слишком занимала мысль: “Так не должно было случиться”.

– От тебя и так столько хлопот… – порой начинала она, если Иззи вела себя плохо. Миссис Ричардсон не договаривала эту фразу даже про себя, но внутри у нее по-прежнему шныряла тревога. Иззи запомнит лишь, как мать говорит: “Нет, нет, Иззи, почему ты не можешь меня послушать, Иззи, веди себя прилично, Иззи, господи боже мой, нет, ты что, с ума сошла?” Как мать чертит границы, которые Иззи отважно нарушает.

Будь Иззи другим человеком – стала бы боязливой, или неврастеничкой, или параноиком. Но Иззи родилась, чтобы жать на кнопки; она росла, не выказывая ни малейших признаков эпилепсии или церебрального паралича, обладая прекрасным зрением, слухом и безусловно живым умом, – мать наблюдала за ней все пристальнее, а Иззи роптала на такое внимание все сильнее. Когда они ходили в бассейн, Лекси, Трипу и Сплину разрешали плескаться там, где помельче, а Иззи – ей тогда было четыре – сидела на полотенце, вся измазанная кремом от загара и в тени зонтика. После недели такой жизни она рыбкой нырнула туда, где глубоко, и ее вылавливал спасатель. Пришла зима, все поехали кататься на санках, Лекси, и Трип, и Сплин с визгом съезжали с горы задом наперед, и на животе, и втроем, а один раз (Трип) – стоя, как серфер. Миссис Ричардсон сидела на горке, аплодировала и подбадривала. Потом Иззи съехала разок, на полпути перевернулась, и мать запретила ей впредь садиться на санки. Вечером, когда все легли спать, Иззи оттащила санки Сплина через дорогу и съехала по берегу утиного пруда на лед четырежды, пока сосед не заметил и не позвонил ее родителям. В десять лет, когда мать психовала из-за привередливости Иззи и гадала, нет ли у дочери анемии, Иззи объявила, что стала вегетарианкой. Когда ей запретили ночевать у подруг – “Если ты не умеешь себя вести дома, Иззи, мы не можем отпустить тебя к чужим людям”, – она стала выбираться из дома по ночам и на кухонный островок выкладывала сосновые шишки, или горсть диких яблок, или конские каштаны.

– Я без понятия, откуда это взялось, – говорила она наутро, когда мать буравила взглядом очередное подношение.

Все дети – включая Иззи – считали, что Иззи жестоко обманула материнские ожидания, что по неведомым причинам мать на Иззи в обиде. Разумеется, чем больше Иззи противилась, тем отчетливее злость выступала на первый план, прикрывая давние тревоги матери, точно раковина – улитку.

– Господи боже, Иззи, – снова и снова твердила миссис Ричардсон, – да что с тобой такое?

Мистер Ричардсон относился к Иззи терпимее. Это же миссис Ричардсон держала ее на руках, это миссис Ричардсон выслушивала врачебные прогнозы, грозные предостережения о возможном грядущем. Мистер Ричардсон только что закончил юридический факультет и был очень занят – строил практику, работал допоздна, пробивался в партнеры. Он считал, что Иззи слегка своевольна, однако радовался, что после кошмарного начала дух ее не сломлен. Восхищался ее умом, ее живостью. Вообще-то Иззи походила на мать в молодости: мистера Ричардсона в свое время и привлекла эта искра, целеустремленность, внутренняя ясность, и то, что у Элены всегда был план, и как остро она переживала борьбу добра со злом, – теперь-то, после долгих благополучных лет в пригороде угли этой пылкости еле теплились.

– Да ничего страшного, Элена, – говорил он жене. – С ней все нормально. Оставь девочку в покое.

Но миссис Ричардсон не могла оставить Иззи в покое, и так у всех сложилась эта картина: Иззи бросает вызов, мать ставит рамки, и со временем все позабыли, как зародилась такая динамика, – помнили только, что она была всегда.

* * *

В выходные после Дня благодарения, когда миссис Ричардсон еще злилась на Иззи, все семейство позвали на день рождения к старым друзьям.

– А можно Пёрл тоже пойдет? – спросил Сплин. – Маккалла не будут против. Они и так пригласили всех, кого знали.

– И лишний гость посюсюкает над младенчиком, – прибавила Иззи. – В чем, сами понимаете, смысл всего мероприятия.

Миссис Ричардсон вздохнула.

– Иззи, бывают случаи, когда уместно пригласить с собой подругу, а бывают случаи, когда праздник сугубо семейный, – ответила она. – Это семейный праздник. Пёрл нам не семья. – Она щелкнула замком сумочки и набросила ремешок на плечо. – Пора бы уже понимать разницу. Пойдемте, опоздаем.

Так что в те выходные Ричардсоны приехали к Маккалла без Пёрл – прибыли на двух машинах, Лекси, Трип и Сплин в одной, мистер и миссис Ричардсон в другой, с надутой Иззи на заднем сиденье. Дом бросался в глаза. Машины парковались по обеим сторонам улицы сплошняком – Маккалла заранее сняли ограничения на парковку в полиции Шейкер-Хайтс – и вылезали на соседний Саут-Вудленд-бульвар, а над почтовым ящиком пританцовывала исполинская бело-розовая гроздь воздушных шаров.

Гости набились в дом под завязку. На столах выставили коктейли “мимоза” и омлеты. Официанты разносили киши на один укус и яйца-пашот в лужах бархатистого голландского соуса. Трехэтажный бело-розовый торт, убранный помадкой, венчала сахарная статуэтка младенца, в пухлых ручонках державшего цифру 1. И повсеместные бело-розовые ленты размечали триумфальный путь к кухонному столу, где на руках у миссис Маккалла сидела виновница торжества – Мирабелл Маккалла.

Миссис Ричардсон уже, конечно, встречалась с Мирабелл, несколько месяцев назад, когда девочка только появилась в доме. Миссис Ричардсон и Линда Маккалла вместе выросли – выпуск Шейкер 1971 года, старые подруги, с самого знакомства во втором классе, – и жизни их протекали с изящной симметрией: обе после школы уехали учиться, и вернулись, и жили в Шейкер-Хайтс, и построили карьеры. Только Ричардсоны очень быстро родили сначала Лекси, затем Трипа, и Сплина, и Иззи, а миссис Маккалла десять с лишним лет пыталась, а потом они с мужем решили удочерить.

– Это прямо-таки было предопределено, как говорила моя мать, – сказала миссис Ричардсон мужу, услышав такие вести. – Другого слова не подобрать. Марк и Линда столько пережили, сам знаешь, – они сколько ждали. Наркоманского ребенка готовы были взять, вот точно тебе говорю. И тут как гром среди ясного неба – десять тридцать утра, звонит соцработница и говорит, что на пожарной станции оставили азиатского младенчика, и в четыре часа дня младенчик уже у них.

Миссис Ричардсон пошла знакомиться с малышкой на следующий же день и в паузах между воркованием выслушала историю Линды – как ей позвонили, как она рванула прямиком в “Бейбиз Ар Ас” и скупила все, от полного младенческого гардероба до кроватки и полугодового запаса подгузников.

– Истратила на кредитке все подчистую, – смеялась Линда Маккалла. – Марк еще кроватку собирал, когда соцработница привезла Мирабелл. Но ты посмотри на нее. Ты только на нее посмотри. Просто не верится, да? – И она в чистом изумлении крепче прижала к себе ребенка.