Книга Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Казаки же, потеряв в одночасье конницу, предводителя и победу, забаррикадировались в обозе. Под защитой повозок они прогатили в трех местах заболоченную речку Гасловку и за десять дней разными партиями ушли на восток. 30 июня (10 июля) Ян-Казимир занял опустевший табор, после чего устремился к Киеву, куда с севера, опрокинув заслон полковника Небаба, прорвались хоругви Радзивилла. В конце июля князь овладел городом. А королевское войско лишь 16 (26) августа вышло к Фастову, не рискнув штурмовать Белую Церковь — центр сосредоточения вновь сформированной казацкой армии. К тому же 10 (20) августа от болезни умер вождь польского реванша — князь Иеремия-Михаил Вишневецкий, и бремя реального руководства армией легло на отпущенного из плена по Зборовскому миру коронного гетмана Николая Потоцкого. Около месяца противники присматривались друг к другу, пробовали начать диалог. Однако тот не задался, и 13—15 (23—25) сентября поляки тщетно пытались вооруженным путем взять Белоцерковский бастион. Неудача, недостаток провизии и фуража, болезни, партизанские вылазки, а еще слух о приближении крымской орды, позднее подтвердившийся, склонили шляхетство на мировую, которую обе стороны и заключили 17 (27) сентября 1651 г.

По ней территория республики сужалась до Черниговского воеводства, список реестровых казаков сокращался вдвое, а в городах Брацлавского и Киевского воеводств размещались польские гарнизоны. Вот какими ужасными последствиями аукнулась Украине трусость или измена крымского хана под Берестечко. Впрочем, почему трусость или измена? Ведь Богдана Михайловича более чем странное поведение Ислам-Гирея нисколько не разгневало и не оскорбило. Наоборот, осенью 1651 — зимой 1652 гг. гетман, как никогда, высоко ценил свою «дружбу» с Бахчисараем. Он даже не постеснялся, хотя и в вежливой форме, в письме Л. Киселю послать Яна-Казимира куда подальше с его повелением от 3 (13) января 1652 г. «испытать верность» казаков совершением набега на Крым. «Не буду искать татар в диких полях или в лесах. Они сами ко мне придут. Лишь бы я им только сообщил. И при том на все злое в отношении ляхов», — написал Хмельницкий не кому-нибудь, а главе польской администрации на Украине. Что означала подобная дерзость? Принятие ультиматума Ислам-Гирея, каковым и была паническая ретирада из-под Берестечко. И ни польские сабли, артиллерия или ненастная погода «испугали» крымского царя. Хан, убедившись, что полунамек в Зборово гетман проигнорировал или не понял, под Берестечко намекнул более прозрачно на то, до какой степени успехи Украины в войне с Польшей зависят от альянса с татарами. И, следовательно, вождю украинцев надлежало выбрать, наконец, с кем он далее продолжит сражаться за автономию — с настоящими братьями по оружию, крымчанами, перейдя под протекторат Стамбула, или в одиночку с иллюзорной надеждой на братство с православной Россией.

Три года русского равнодушия с неизменными ссылками на «вечное докончанье» практически истребили эту надежду. Через кого только Богдан Михайлович не стучался в московскую «дверь»? Официальные московские послы, начиная с дворянина Григория Унковского (апрель 1649 г.), воеводы приграничных городов, московские подьячие и просто курьеры Посольского приказа, дети боярские, стрельцы и пушкари «украинных» и замосковных крепостей, едущие в Москву купцы и мещане, патриархи, митрополиты, монахи, несколько собственных послов — боевых полковников… 11 (22) марта 1651 г. гетман по совету очередного посла Л.Д. Лопухина напрямую обратился к Б.И. Морозову: «заступити за нас» перед Алексеем Михайловичем.

Тщетно. Москва буквально издевалась над ним, предлагая прежде добиться от польских властей признания украинского суверенитета или выставляя себе в великую заслугу то, что неоднократно отклоняла просьбу Речи Посполитой о военной помощи против мятежных «черкасе». Примечателен крик души Богдана Михайловича, раздавшийся 10 (20) мая 1651 г. Беседуя с греческим монахом, старцем Павлом, о России, он воскликнул: «Я де посылаю ото всего сердца своего, а они лицу моему на-смехаютца!» В последний раз луч надежды блеснул 14 (24) июля 1651 г. В Корсуни Хмельницкого приободрили два гостя из Москвы — митрополит Назаретский Гавриил и подьячий Григорий Богданов, вселив уверенность, что после пережитого казаками несчастья при Берестечко русские не замедлят прийти на подмогу. Назад Г. Богданов повез семь листов, адресованных царю и пяти самым влиятельным при дворе персонам — Ванифатьеву, Ртищеву, Морозову, Милославскому, Волошенинову. Стоит отметить, что Гавриил взял на себя поиск нужных слов для протопопа и молодого товарища великого государя. Хмельницкий им не писал, что лишний раз свидетельствует о том, кто именно мешал русско-украинскому объединению — царский духовник.

Что ж, и назаретянин заблуждался. Письма, предварявшие запорожское посольство, ни на йоту не пошатнули внешнеполитические приоритеты Москвы. Правда, с ответом она предпочла не спешить. Полковника Каневского Семена Савича Пыника «с товарыщи» в конце сентября проинформировали, что официальную российскую позицию озвучит особый царский посол. Хмельницкий сразу же заподозрил неладное, почему и задорожил еще сильнее крымским партнером. Он догадался, о чем в Кремле постеснялись заявить открыто, и почти смирился с неминуемым — обращением Украины в вассала Османской империи. Отсутствие русского посла в ноябре и декабре 1651 г. не предвещало ничего хорошего. Тем не менее гетман желал услышать окончательный вердикт Кремля и для того 9 (19) января 1652 г. снарядил в дорогу еще одно посольство — наказного полтавского полковника Ивана Искру, которого сопроводил в Россию известный нам московский купец Порфирий Зеркальников, у Хмельницкого улаживавший по поручению царя торговые споры.

Оба прибыли в Москву 1 (11) февраля. Зеркальникова допросили не мешкая. Выяснили, что Искра поставит вопрос о принятии Украины под «государеву высокую руку» ребром, и… взяли тайм-аут. Полковник промаялся в Москве месяца с полтора, прежде чем 22 марта (1 апреля) встретился и с царем, и с Волошениновым. Похоже, опасения ухода запорожцев «к хану в Крым» породили серьезную оппозицию Ванифатьеву внутри царского кружка. Однако точка зрения протопопа возобладала, и думный дьяк Посольского приказа сообщил Искре: «Будет им от поляков учнет какое быть утесненье, и гетман бы и черкасы шли в царского величества сторону. И у царского величества в московском государстве земли великие и пространные и изобильные. Поселитца им есть где!»

Итак, Москва упорно не хотела воевать с Польшей. Зато гостеприимно приглашала к себе в подданство украинцев-эмигрантов в любом количестве. Хотя, по-существу, «нота» Ванифатьева означала одно — граница Османской империи скоро приблизится вплотную к Путивлю, Белгороду и Воронежу. Иван Искра вернулся в Чигирин в середине апреля. Если бы он под каким-нибудь предлогом прожил в русской столице еще месяц- другой, то привез бы гетману вести совсем иные, по-настоящему радостные. Ведь победа Ванифатьева оказалась пирровой. Дни его управления Россией истекали. А имя преемника все чаще и чаще произносилось и в царском дворце, и в боярских теремах, и на торговых площадях. Народ видел в нем спасителя. Вот только от чего?..

* * *

К сожалению, отъезд митрополита Никона из Москвы в Новгород Великий в марте 1649 г. не позволил ему понаблюдать за страшным скандалом, разразившимся в Москве на пятом месяце «великой реформы». Процесс насаждения в провинции норм благочестия едва начался. Пока царские грамоты от 5 (15) декабря об искоренении пьянства, непотребного поведения, суеверий, языческих и азартных игр оформлялись в Разрядном приказе, развозились по городам, зачитывались воеводами на собраниях игуменов, черных попов и «мирских всяких чинов людей», время проходило немало. Так «государев указ» для Дмитрова датирован 20 (30) декабря 1648 г. Отчет дмитровского воеводы об обнародовании царской воли и обещании прихожан соблюдать перечисленные запреты получили в Москве 20 февраля (2 марта) 1649 г. Аналогичный рапорт из Костромы столичные чиновники зарегистрировали 20 (30) апреля 1649 г. А из сибирской глубинки «отписки» добирались года полтора-два: Тобольск о новых московских веяниях уведомился 11 (21) июля, Верхотурье — 20 (30) ноября 1649 г., Ирбит — 3 (13) января 1650 г.