Книга Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После отставки Гучкова с поста военного министра, последовавшей 30 апреля, Исполкому пришлось изменить точку зрения. В мемуарах Гучков пишет, что Россия стала неуправляема: единственным средством оставалось привлечение в правительство «здоровых» сил в лице генерала Корнилова и предпринимательских верхов75. Поскольку, по мнению социалистической элиты, это было невозможно, он сложил с себя полномочия. По словам Церетели, отставка Гучкова и, вслед за этим, просьба Милюкова об отставке свидетельствовали о кризисе таких масштабов, который невозможно было преодолеть полумерами76. «Буржуазия» стала покидать правительство. 1 мая Исполком сменил курс и, не испросив мнения пленума Советов, проголосовал (44 голоса — «за», 19 — «против», при двух воздержавшихся) за предоставление его членам права занимать правительственные должности77. Против голосовали большевики и меньшевики-интернационалисты (последователи Мартова), которые хотели, чтобы вся власть перешла к Советам. Церетели пояснил позицию большинства. Правительство, сказал он, признало свою неспособность уберечь страну от надвигающейся катастрофы. В этих условиях «демократические» силы должны вмешаться и спасти революцию. Советы не могут взять власть и руководить страной от своего имени, как того хотят Мартов и Ленин, потому что они таким образом толкнут в объятия реакции ту огромную часть населения (крестьянство), которая, хотя и не стремится к демократии, готова сотрудничать с демократическими силами. Более откровенно ту же мысль высказал другой меньшевик, В.С.Войтинский, выступая за коалицию с «буржуазией» и, косвенно, против лозунга «Вся власть Советам» на том основании, что крестьянство «правее» Советов и не должно признать правительство, в котором само оно не представлено78.
Соглашаясь войти в коалиционное правительство, Исполком выставил ряд условий: пересмотр соглашений с союзниками, скорейшее прекращение войны, дальнейшая «демократизация» вооруженных сил, аграрная политика, создающая условия для распределения земли среди крестьян, немедленный созыв Учредительного собрания. Правительство, со своей стороны, требовало, чтобы Исполком признал его единственной властью в стране, могущей в случае необходимости применить силу, и единственной инстанцией, командующей вооруженными силами. Представители правительства и Исполкома провели несколько дней в начале мая в переговорах об условиях коалиции. Окончательное соглашение было достигнуто в ночь с 4 на 5 мая, и новые члены кабинета вступили в должность. Спокойный и безвредный князь Львов остался на посту премьер-министра; Гучков и Милюков формально ушли в отставку. Портфель министра иностранных дел достался кадету М.И.Терещенко — выбор странный, поскольку Терещенко, молодой предприниматель, был неопытен и никому не известен. Все, однако, знали, что он, как и Керенский, принадлежал к масонам: высказывались подозрения, что он получил назначение благодаря масонским связям. Керенский возглавил военное министерство. Он тоже не обладал достаточным для этой должности опытом, но был в Советах видной фигурой, а его ораторские способности должны были воодушевлять войска при подготовке к летнему наступлению. В коалиционное правительство вошли шестеро социалистов и среди них Чернов, получивший портфель министра земледелия, и Церетели, ставший министром почт и телеграфов. Кабинет этот просуществовал всего два месяца.
Майские соглашения отчасти сгладили ненормальности двоевластия, при котором народ не мог разобраться, кто же осуществляет верховную власть в стране. Принятие этих соглашений указывало не только на растущее чувство безнадежности, но и на возмужание социалистической интеллигенции, и в этом смысле было симптомом положительным. Объединившее «буржуазию» и «демократию», новое правительство обещало стать более эффективным, чем старое, в котором обе группировки противостояли друг другу. Но соглашения создали и новые проблемы. Войдя в правительство, ведущие социалисты лишились возможности находиться в оппозиции. Теперь они, как члены кабинета, автоматически несли ответственность за все, что происходило в стране. Одновременно большевики, отказавшиеся участвовать в коалиции, очутились в положении стражей русской революции. Поскольку же под управлением безнадежно некомпетентных либералов и социалистической интеллигенции дела шли все хуже, большевики казались единственно мыслимыми спасителями России.
Временное правительство оказалось в классически двусмысленном неприятном положении умеренных революционеров, перехвативших бразды правления из рук слабеющей власти. «Мало-помалу, — писал, проведя сравнительный анализ революций, Крейн Бринтон, — умеренные начинают терять то доверие, которое они приобрели как противники старого режима; все более и более недовольства вызывают они как наследники старого режима. Вынужденные стать в оборону, они совершают ошибку за ошибкой, отчасти потому, что не привыкли обороняться». Неспособные вынести самое мысль, что они «отстают в революционном процессе», не в силах порвать со своими противниками слева, умеренные не могут никого удовлетворить и вынуждены уступить дорогу лучше организованным, лучше укомплектованным, более целеустремленным соперникам79.
* * *
В мае и июне 1917 года партия большевиков с трудом могла претендовать на третье место среди социалистических партий: на Первом всероссийском съезде Советов в начале июня ее представляли 105 делегатов против 285 делегатов от эсеров и 248 — от меньшевиков[42]. Но события начинали складываться в ее пользу.
У большевиков оказалось много преимуществ. Помимо их исключительного положения как единственной альтернативы Временному правительству и наличия целеустремленного, рвущегося к власти руководства, можно отметить еще два.
И меньшевики, и эсеры выдвигали социалистические лозунги, но в следовании им никогда не доходили до логического конца. Это сбивало с толку их избирателей и играло на руку большевикам. И те и другие утверждали, что в феврале 1917 года в России установился «буржуазный» режим, который они контролировали через Советы; но если это было так, почему они не устранили буржуазию и не передали всю власть Советам? Социалисты называли войну «империалистической» — если это так, почему они не призвали сложить оружие и разойтись по домам? В лозунгах «Вся власть Советам» и «Долой войну», несмотря на их непопулярность весной и летом 1917 года, была некая неоспоримая логика — они имели смысл в контексте тех идей, которые социалисты насаждали в сознание народа. В том, с какой смелостью большевики делали из общих социалистических предпосылок очевидные выводы, социалисты никогда не смогли бы с ними сравняться: для них это было бы равносильно самоотрицанию. Раз за разом приверженцы Ленина бросали в борьбе за власть наглый вызов демократическим процедурам, и раз за разом социалисты пытались их от этого отговорить, стремясь в то же время обезоружить и правительство. Невозможно было бороться с большевиками только на том основании, что в стремлении к общей цели они пользуются более откровенными средствами: во многих отношениях Ленин и его соратники являлись истинной совестью революции. Интеллектуальная безответственность и нравственная трусость социалистического большинства создавали психологическую и идеологическую ситуацию, в которой большевистское меньшинство с успехом росло и множилось.