Книга Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - Евгений Анисимов

Ситуация на Балтике резко изменилась весной 1725 года, когда императрица, оплакав своего супруга, занялась делами, в том числе и внешнеполитическими. После выдачи дочери за голштинского герцога она полностью подчинила политику своего правительства его интересам. Это с неизбежностью обострило русско-датские отношения.

14 апреля 1725 года датский посланник в Петербурге Вестфален с тревогой писал в Копенгаген: «Царствование этой шведки (многие так называли Екатерину, родившуюся в шведских владениях. – Е.А.) всегда будет представлять собой величайшую опасность для Дании, потому что ее зять – завзятый противник нашего короля». С приходом к власти Екатерины изменил свои прогнозы на развитие голштинского кризиса и французский посланник Ж.Ж.Кампредон. Если до начала февраля 1725 года он (как и саксонский посланник Лефорт) сомневался, что Россия нарушит мир на Балтике ради интересов герцога, то после февраля он был почти уверен, что отправка русского флота против Дании – дело вполне реальное.

Осведомленный Кампредон не ошибся – весной 1725 года в правительственных кругах действительно обсуждали вопрос о подготовке войны с датчанами. В архиве сохранилась записка: «Разсуждение и руководство к начатию войны походом галерами в датскую землю». Известно также, что герцог торопил Екатерину с началом вооруженного вторжения в Данию уже летом 1725 года.

Одно за другим стали известны два важных события, предвещавших скорую войну. Первое – приезд в Петербург миссии И.Цедергейма, одного из лидеров «голштинской партии» в Швеции, который начал интенсивные переговоры с русскими сановниками, а в июле в Петергофе и Кронштадте встретился с самой императрицей; и второе – выход 23 июля 1725 года русского корабельного флота из Кронштадта. Это не было ординарным открытием навигации, вместе с корабельным флотом спешно готовилась к дальнему плаванию или, фигурально выражаясь, «полету» на Копенгаген и целая «стая» галер, носивших птичьи названия: «Ласточка», «Стриж», «Воробей», «Синица», «Снегирь», «Коноплянка», «Дрозд», «Дятел», «Соловей», «Щегол», «Кулик», «Жаворонок», «Грач», «Сова» и много других «пернатых» – всего не менее полусотни. Обычно галеры и прочие вспомогательные суда использовались Петром для переброски войск.

Паника охватила датский двор – Копенгаген стал готовиться к обороне. Датское правительство запросило помощи у Англии, которая вместе с Францией еще в 1720 году гарантировала датчанам присоединение Шлезвига. В мае 1725 года – задолго до того, как русский флот изготовился к походу, – англо-датская эскадра адмирала Уоджера блокировала Ревель – военно-морскую базу России. Английский король Георг I предупредил императрицу Екатерину в переданной на берег грамоте, что во избежание нарушения Россией «всеобщей тишины на Севере» он силой «воспрепятствует флоту Вашего Величества выходить из гаваней». Екатерина гордо отвечала, что «как мало желаем Мы сами себя возвышать и другим законы предписывать, так Мы мало же намерены принимать законы и от кого-нибудь другого, будучи самодержавною и абсолютною государынею, которая не зависит ни от кого, кроме единого Бога», и что, «если Мы захотим отправить флот свой в море, не допустим себя воздержаться от этого Вашего королевского величества запрещением».

Защитив свой суверенитет словами, повелительница могущественного государства, тем не менее, была не в состоянии подтвердить эти слова делами – воевать на море с англичанами не решался даже Петр Великий. Демарш англичан был подкреплен решительной нотой датского короля, в которой он протестовал против интенсивных военных приготовлений России в мирное время.

Тем не менее в июле – августе 1725 года Россия была на волосок от «войны мести». Но все-таки война не вспыхнула. Во-первых, двусмысленна была позиция Швеции, которая, поначалу полностью поддерживая Россию, тем не менее отказала русскому флоту в стоянках у шведских берегов. Было очевидно, что это произошло вследствие появления английского флота в балтийских водах. Во-вторых, несмотря на военный угар, в окружении Екатерины все же возобладали здравые суждения: вести военные действия вдали от России, да еще на море, было весьма рискованно. Поэтому в самый последний момент выход эскадры был отменен. Войну было решено перенести на следующий сезон.

К осени 1725 года, когда о морском походе по штормовой Балтике к датским берегам не могло идти и речи, напряжение ослабло, но воинственность тещи Карла-Фридриха не уменьшилась. В конце 1725 года она заявила канцлеру Головкину, что готова всем пожертвовать ради интересов семьи своей дочери. Сам герцог подавал все новые и новые меморандумы с целью побудить Россию к решительным действиям в «шлезвигском деле». В январе 1726 года он требовал, «чтоб всемерно ныне такия сильныя вооружения здесь учинены были, дабы нынешняго году дело его подлинно окончано быть могло». «Герцог объявляет, – записал секретарь в журнал Совета, – что ежели нынешний год паки без плода в его делах пропущен будет… то б он, герцог, наинесчастливейшим государем на свете был». И далее – фраза, предназначенная уже для любимой тещи: «Ежели б, паче чаяния, ему вспомогать в состоянии не были, то б прямо ему о том объявили, понеже в нынешнем своем сумнительном состоянии и страхе больше остаться не может».

Но Совет, в принципе готовый выполнить любую волю императрицы, колебался: сообщения с юга говорили, что военное столкновение с Турцией из-за раздела сфер влияния в Персии и на Кавказе становится, кажется, неизбежным и что, по мнению верховников, «с турками без войны обойтись нельзя». Действительно, турки продержали Россию в напряжении весь 1726 год. В этой ситуации, перед угрозой больших неприятностей на юге, императрице приходилось жертвовать родственной любовью. Было решено идти другим путем – активизировать переговоры со Швецией и одновременно пытаться убедить Данию вернуть Шлезвиг Голштинии, не доводя дело до войны. В 1727 году, особенно после смерти Екатерины, надежды голштинцев на русско-датскую войну стали более чем призрачны. В июне 1727 года Вестфален сообщал в Данию, что «теперь Россия не решится ни на один выстрел для поддержки интересов герцога». И это была святая правда. На голштинском деле, так обеспокоившем Европу, был окончательно поставлен крест, а в июле герцог Карл-Фридрих и его жена покинули Петербург и уплыли в Киль – столицу Голштинии.

А теперь «Курляндский вопрос»

Следует заметить, что не только приход английского флота в Балтийское море и угроза турецкого нашествия отодвинули в 1726 году войну за шлезвигские владения Карла-Фридриха. Летом 1726 года неожиданно для Петербурга разразился кризис уже у самых границ России. Это был так называемый «курляндский вопрос».

Как известно, Курляндское герцогство, располагавшееся на территории современной Латвии, со столицей в Митаве (ныне Елгава), входило на вассальных правах в Речь Посполитую. Однако после Полтавы и особенно после присоединения в 1710 году Лифляндии к России преобладающим в ставшей пограничной с ней Курляндии стало русское влияние, закрепленное браком герцога Фридриха Вильгельма и племянницы Петра Анны Иоанновны. Все это приводило к трениям России с Польшей: если первая хотела сохранить выгодное ей положение в приграничной зоне, то вторая стремилась ликвидировать герцогство и присоединить его территорию к Речи Посполитой на правах двух провинций-воеводств. Правда, у Августа II Сильного – польского короля и саксонского курфюрста – планы на Курляндию существенно расходились с планами Речи Посполитой. В 1726 году он выдвинул кандидатом в курляндские герцоги и, соответственно, в мужья вдовствующей герцогине Анне своего побочного сына – графа Морица Саксонского. Этот план привел бы к усилению саксонского влияния в Курляндии и поэтому встретил дружное сопротивление России, Речи Посполитой и Пруссии, которая хотела посадить на курляндский престол бранденбургского принца Карла – сына прусского короля.