Книга Песнь тунгуса - Олег Ермаков

Под утро Мишка вынул из чемодана зимнюю куртку, надел ее, задремал. Разбудил его грохот железной дороги. Из Слюдянки сюда приходили грузы для поселков на море, даже для БАМа. Флотоводцы пиршество свое устроили на полоске берега между водой и железной дорогой.

Уже светило солнце. На работу на погрузочно-разгрузочную станцию уже шли люди, покуривая и без особого любопытства, мельком поглядывая на троицу у чадящего костра. Небольшой поселок начинался тут же, за дорогой, тянулся вдоль горы. А Мишка как на иголках сидел. Ему казалось, что весь поселок только тем и занят, что пялится на них. Он сердито косился на флотоводцев.

Наконец они очнулись, захлопали мутными красными глазами, как коровы или младенцы, начали морщиться, протирать скукоженные рожи, Краснов вытрясал из усов песок, хлебные крошки. У его друга глаза так заплыли, что он стал похож на нерусского. Краснов на него и уставился, хмыкнул.

— Это ты, Вася?

Тот выругался.

— Ты прям как этот… Бурятино… Бурятина, — снова поделился своими наблюдениями Краснов.

— На себя посмотри, — буркнул друг.

Проверили бутылки. Все были образцово пустыми. Стали пить воду. Потом сидели, осоловело глядели перед собой, потерянно курили, сплевывали.

— А… это самое… Чего ты здесь, малец? — спросил Краснов. — Я же на «Ракету» тебя посадил?

Мишка отрицательно покачал головой.

— Не сажал? — удивился Краснов.

Друг его хрипло засмеялся.

— Ты же моряк, а не мент.

Флотоводцы есть ничего не могли, только смотрели на часы, дожидаясь магических двух единиц. И как пробило одиннадцать, пошли в магазин, вернулись с закуской и вином.

— Только чтоб охлынуть, без фанатизма, — оправдываясь и в то же время настраиваясь, сказал Краснов. — Нам еще мальца надо доставить, и потом с моей познакомишься.

И действительно, распили они только бутылку. А тут как раз «Ракета» подоспела. Купили билеты, заняли свои места в длинной «каюте», и «Ракета» понеслась по широкой вольной Ангаре в самом деле лихо, подтверждая свое название.

— Учиться, значит, едешь? — спрашивал друг Краснова, невысокий, толстоватый, синеглазый, с животиком, синими чайкой и солнцем на тыльной стороне левой ладони.

Мишка кивал.

— Оно правильно, что там в медвежьем углу сидеть, — поддакивал Краснов, оглаживая усы. — На кого учиться-то?

— На ветфельдшера, — тихо отвечал Миша.

— Тю! — воскликнул Краснов. — А чего…

— …не в мореходку? — подхватил его друг.

— Нет, погоди, чего не на охотоведа?

— Зачем ему на охотоведа? — возразил друг. — Шел бы в мореходку. Мир увидеть. Японию, Корею, Китай, Бирму, Индонезию, Филиппины…

— Зачем ему это? Он же эвенк, тунгус.

— А что, эвенк не человек? Без жажды, что ли, как говорится, познания?

С ними рядом сидели пассажиры, мужчины, женщины, маленький мальчик, высокая девочка подальше… Мишка готов был провалиться прямо в Ангару, а вынырнуть уже в Иркутске.

— Эвенк? Это дитя природы, чтобы ты знал. Он рождается на лыжах и с берданкой.

Друг мгновение пыжился, воображая это рождение, и разразился хохотом. Краснов, глядя на него, тоже засмеялся. Пассажиры оглядывались на них, прислушивались. Мишка взмок. Плавание это по Ангаре было сущим мучением. Он ничего не видел, — а ведь интересно же было, Ангара единственная река, уходящая от Байкала. Где-то, говорили, Шаман-камень торчит. А Мишка не увидел.

Что тоже потом расценил как плохой знак. Ну, даже не он, а дядя Иннокентий, когда расспрашивал его об иркутском житье-бытье. Хотя дядя при жизни бабушки Катэ все время ей возражал, отмахивался от каких-то ее замечаний насчет примет, знаков. А как бабушки не стало, сам завел ту же песенку…

Наконец «Ракета» причалила. И они оказались в городе. В большом, очень большом городе, о-ё… Много камня выросло вверх, вширь. Много стекла. Провода всюду, как будто сеть на улицы накинута. Птиц не должно быть. А они были. Толстые голуби, вороны, даже сорока пролетала в одном месте, где густо росли деревья, воробьи чирикали. По улицам безостановочно текли люди, машины всяких размеров, от крошечных до гигантов, похожих на какие-то корабли. Самосвалы, экскаваторы, словом, всякую мощную технику Мишка видал и на БАМе, но здесь техника заполняла улицы, которым не было конца и края, будто бы поистине длинным, очень длинным чьим-то мыслям… И Мишка даже подумал, что здесь вообще никто не умирает, совсем. Все живут себе и живут в этом движении по бесконечным улицам. И над широкой Ангарой шли улицы — по мостам. Вода только пенилась внизу возле великанских свай, напористо текла, уходила куда-то, — ну, Мишка знал из уроков географии, что в самую глубь Сибири, к Енисею, а там — к океану.

Сколько лиц мелькало! Самых разных, молодых, розовощеких, старых, сморщенных, землистых, со взглядами быстрыми, непонятными. Люди ведь шли не просто так, а с каким-то умыслом. Сколько дел! У каждого — свое. И, наверное, очень важное, не то что у Мишки — добраться до улицы Тимирязева. Флотоводцы везли его. В ларьке у речного вокзала они попили пива и еще сильнее окосели, разговорились. Так что в трамвае, который с грохотаньем и лязганьем вез их всех к намеченной цели, сидевшая впереди щекастая женщина с пышной прической оглянулась раз, другой и, наконец, возмущенно встала и пересела подальше. А друга Краснова это развеселило, и он все порывался пойти познакомиться, но Краснов его удерживал, пренебрежительно отзываясь о статях пассажирки. И та в конце концов, пылая щеками и раздувая ноздри, вышла. Мишка впервые ехал в трамвае. Чувствовалось, что трамвай тянут не лошадиные силы бензинового мотора, а какие-то мгновенные и не прекращающиеся удары молний. Иногда, впрочем, они прерывались, и трамвай нелепо нервно дергался.

Нелепой и дерганой и была жизнь Мишки Мальчакитова в этом городе. Как потом он понял, это было преддверием самого худшего: армии. Подготовкой. И он ее не выдержал.

Мишка Мальчакитов чувствовал себя на долгих улицах города, как та белая оленуха: серьезно боялся впасть в кружение. И удивлялся, что это не происходит с водителями трамваев, автобусов, такси, колесивших по городу во всех направлениях. Да и с остальными горожанами, милиционерами, рабочими, каждое утро берущими штурмом общественный транспорт — и зачем? Чтобы пропасть на долгие девять часов в пасти заводской проходной, а вечером снова набиться в автобус или трамвай. И утром опять лезть в узкие двери, ехать и вновь — строго по часам — работать под присмотром мастеров, начальников цехов. На самом деле они уже впали в кружение! Но свыклись с ним. Хотя временами и теряли голову.

Иркутск славился уличной преступностью. На этих длинных улицах поздно вечером легко было получить фингал, а то и финку в бок. Здесь шла какая-то нескончаемая битва. За что? За деньги, наверное. Но иногда — просто за право жить. Люди здесь все-таки умирали. Город лишь представился ему обиталищем бессмертных. Здесь то и дело случались аварии, и неопознанные трупы с улицы увозили в морг. Происходили пьяные драки. Соперники мутузили другу друга чем придется — бутылкой, разводным ключом, лопатой, кастетом. Это была война всех против всех.