Книга Требуется идеальная женщина - Анна Берест

Но труднее всего ему было вообразить вещи, которых он не мог коснуться. Однажды, признался он, он страшно удивился, когда почувствовал на коже мгновенные колющие уколы, как будто на него налетели стаи каких-то мелких жалящих существ. На самом деле он попал под снегопад: снежинки кружились под порывами ветра и, словно мелкие насекомые, кусали его в лицо, после чего опускались на землю, где быстро таяли. Он пытался поймать их рукой, но это было невозможно. Для него это стало настоящей загадкой; кто-то объяснил ему, что снег – это такая белая штука, которая падает с неба, стирает из пейзажа все далекие предметы и все краски, оставляя всего одну. Но Жермен не понимал ни что такое белый цвет, ни что такое небо, представлявшееся ему светящейся полусферой, скорлупой, накрывающей наши жилища и нависающей у нас над головами крышкой, хотя иногда ему говорили, что небо – плоское и напоминает перевернутое море, но порой у него меняется настроение, и тогда оно разражается грозами; его поверхность, как и поверхность воды, бывает то бурной, то спокойной.

Жермен рассказал нам о ночи. Рассказал о наших походках, о наших запахах. О наших голосах, у каждого из которых есть свои очертания. Он объяснил, почему любит разговаривать по телефону: его собеседник превращается в такого же незрячего, как и он, и тоже вынужден на том конце провода конструировать окружающий мир.

– Если хотите представить себе, каких усилий нам стоит конструирование мира, – говорил он, – вспомните, что вы делаете, когда разговариваете по телефону. При телефонных разговорах мы все незрячие; мы обращаем внимание на шумы, на интонации, на строй каждой фразы, на выбор слов и на основании этих данных пытаемся представить себе, как выглядит наш собеседник и сколько ему лет.

Прежде чем убрать со стола, я пошла за своим поляроидом, чтобы сфотографировать нас всех впятером. Жермен спросил, в чем заключается процесс фиксации картинок и какой в нем смысл. Я рассказала ему, как происходит проявление снимка на фотобумаге, и предложила потрогать карточку пальцами. Сначала на ней возникли только тени, только смутные пятна в ореоле света – мне казалось, что они, если верить словам Жермена, соответствуют “зрению” слепого. Затем показались наши силуэты, которые с каждой секундой делались все отчетливее, пока не стало очевидно, что нас на кухне пятеро. Первыми проявились фигуры тех, кто был одет во что-то светлое, затем стал виден стол, накрытый белой скатертью, и наконец – пять наших улыбающихся лиц.

Представьте себе, что кто-то показывает вам изображение и говорит, что это ваша фотография, которая будет сделана через несколько дней. Вы возьмете снимок. Вы внимательно его рассмотрите. Но вы не поймете, какое событие на нем запечатлено. Для меня настал в жизни тот самый момент. Если бы мне, какой я была еще несколько дней назад, кто-нибудь показал эту сделанную поляроидом фотографию, я поднесла бы ее поближе к носу и принялась изучать. Я испытала бы огромное удивление. Разумеется, я сразу узнала бы своего сына и его подружку. Потом я спросила бы: “А кто эти двое? Почему они ужинают у меня на кухне?” Но что поразило бы меня больше всего, и не просто поразило, а потрясло бы своей неожиданностью, это не присутствие в моем доме незнакомого юноши в темных очках, а то, что мой сын положил руку мне на плечи и, обнимая меня, улыбался.

Виктория

Часы тянулись медленно, потому что ничего не происходило. Время от времени я набирала номер ресторана “Иль Франчезе”, но телефон по-прежнему звонил в пустоте. Я пробовала еще и еще, потом говорила себе, что у них наверняка сменился номер или вообще сломан телефон. Но чуть погодя предпринимала еще одну попытку. У меня болел живот – острая боль сменялась тупой и ноющей, но до конца не проходила. Хуже всего было по ночам.

Я последовала совету Мариам. Съездила в отель. К сожалению, швейцар прекрасно меня запомнил. Он поклялся, что передал мою записку лично в руки Джорджии. Больше мне ничего не удалось узнать, потому что Франсуа в тот день не работал. Домой я вернулась в растрепанных чувствах. Меня угнетало не столько отсутствие Джорджии – я ведь ее почти не знала и не успела к ней привыкнуть, – сколько необходимость расстаться с мыслями о ней. Ее образ наполнял мою жизнь новым содержанием, она стала скрытой пружиной каждого моего поступка и каждого побуждения. Ради нее я хотела выиграть этот конкурс, сделать самые лучшие фотографии, бросить унизительную работу ради куска хлеба, отремонтировать квартиру и разобрать свои бумаги. Ради нее я была готова проводить больше времени со своим сыном. Ради нее и благодаря ей я должна была стать лучше. Джорджия придавала мне смелости, вдохновляла на новые свершения. С тех пор как мы познакомились, я проживала каждый миг, обращаясь к ней. Без Джорджии мне даже чистить зубы не хотелось. Зачем, в самом деле?

К счастью, в дверь позвонил Тьерри и сообщил мне радостную весть: Жюли выписывают из больницы. Врачи решили, что ее состояние значительно улучшилось и для полного восстановления ей теперь требуется только солнце, тепло и прогулки по марсельским каланкам[6]. Тьерри сказал, что на несколько дней отвезет жену в Марсель, где он снял для нее номер в отеле, а мне предложил на прощание в последний раз навестить ее в клинике.

– Должен тебя предупредить. Ей прописали новое лекарство, из-за него она стала немножко агрессивной. Кстати, отвези ей книжек, – добавил Тьерри. – Ей будет приятно.

Я так обрадовалась, что сразу бросилась к своему книжному шкафу. Это напомнило мне времена, когда я тщательно выбирала, что почитать сыну на ночь, чтобы он уснул. Я придавала огромное значение выбору самых увлекательных историй, которые давали бы пищу его детскому воображению. Но в один прекрасный день я осознала, что самое большое впечатление на него производили те сказки и рассказы, где действовали исключительно герои-мужчины. Только они. Я поняла, что сама внушала ему мысль о том, что женщины героинями быть не могут и от них никогда ничего не зависит.

Второе совершенное мною открытие заключалось в том, что я читала ему по вечерам те же книги, какие взрослые читали в детстве мне самой. Мне нравилось быть матерью потому, что это позволяло вернуться в те давние годы, почувствовать во рту вкус тех слов, что я девочкой слышала от родителей. Тогда же мне стало ясно, что и мое воображение сформировали исключительно мужские персонажи. Рыцари Круглого стола, древнегреческие боги, библейские герои, герои бретонских или японских сказок – все эти вымышленные истории заставляли меня ощущать себя представительницей не того пола, к которому я принадлежала, а противоположного. Потому что вопреки распространенным представлениям пятилетняя девочка, которой читают про Одиссея, воображает себя вовсе не Пенелопой; ей совершенно не интересно по ночам распускать то, что она соткала днем, – вот скучища! О нет, девочки мечтают быть Одиссеем. Они тоже хотят сражаться с чудовищами и изобретать хитрости, чтобы послушать, как поют сирены. Наш формирующийся мозг питается той же пищей и следует тем же моделям, что и мозг мужчин. Без всяких на то оснований мы причисляем себя к славной семье героев и усваиваем ценности рыцарства, дружбы и чести. А потом, довольно скоро, наступает день, когда нам говорят, что мы должны быть еще и женщинами. А это значит – никаких приключений. И тогда некоторых из нас охватывает глубокая печаль. Другие, к счастью, испытывают радость. Но и тем и другим очевидно, что перед ними лежит какой-то новый путь. Их ждет новое странствие. Все наше детство мы отождествляли себя с мужчинами и вдруг должны переметнуться на сторону женщин. Подобная метаморфоза происходит с каждой девочкой, которая открывает для себя новые пейзажи и иные ценности – нежность, хрупкость, скромность, спокойствие и элегантность. Большинство мальчиков были бы не способны на подобный переход.