Книга Двенадцать поэтов 1812 года - Дмитрий Шеваров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Напрокат клавесинов не дают, можно только купить.
Ну что ж, обойдусь без музыки.
— Сани в продаже есть, но цена их весьма высока.
Ну что ж, буду ходить пешком.
— Хозяйка не хочет взять белье в стирку.
Ну что ж, потерплю.
— Нельзя достать ни охапки сена.
Ну что ж, придется поехать за ним за 20 верст.
— Готовых сапог нет.
Ну что ж, несколько дней нельзя будет выйти из дому.
— Шитый воротник стоит 20 рублей серебром.
Это слишком дорого, придется обойтись старым.
Обед принесли сквернейший. Ну что ж, завтра велю приготовить лучший.
Про писчую бумагу забыли. Ну что ж, сегодня не буду никому писать.
Вечером я прошу чаю — нет ни сливок, ни хлеба. Ну что ж, завтра велю запасти.
Выйти на улицу мне не в чем… Сукно тут есть прекрасное, но денег у меня нет. Ну что ж, ну что ж, — увы — не придется мне идти на бал двенадцатого, проскучаю этот день один. Все буквально так и было. К несчастью, это чистая правда. Увидев, что все мои планы так быстро рухнули, я приготовился проводить вечера так же уныло, как в Тарутине, как на биваках, как в походе, а не как в столице, находя величайшее утешение в беседах с Якушкиным[109] (сегодня мы проговорили до 11 часов). И все-таки я счастлив — счастлив сознанием, что истинное наслаждение состоит отнюдь не в исполнении прихотей, ставших привычными, а в душевном покое, дружеской привязанности, увлекательной беседе, которые всегда доступны и которых ничто не может от нас отнять.
Мало-помалу я уединился, находясь в толпе; мне нравилось прислушиваться к чужим словам и угадывать чувства, руководившие говорящими. Тем временем полк остановился, а я, продолжая идти вперед в рассеянности, не давшей мне заметить, что делается кругом, оказался впереди музыкантов; только крик, поднятый нашими офицерами, заставил меня очнуться от мечтаний.
Во главе полка обычно идут избранные остроумцы.
27 декабря. 88 верст от Вильны. Талькуны
Я не мог быть счастлив, если сутки не держал в руках кисти, если книга, которую мне хотелось прочесть, оставалась нераскрытой на столе, если мне не удавалось побеседовать с вами, прелестная графиня, поучиться мудрости, внимая вашим изящным и разумным речам, если мне не удавалось видеть ту, чьи черты запечатлены в моей душе. Как мне бывало грустно, если в течение дня не удавалось ни разу перенестись мыслью к моим любимым родным, вообразить себя среди них; если у меня не оставалось времени, чтобы записать вечером прожитой день.
Вот в чем я вижу для себя истинное счастье.
Последняя запись в дневнике относится к 13 августа 1813 года, и сделана она в Саксонии, в лагере Гроссе Котте, незадолго до битвы под Кульмом, в которой Александр Чичерин был смертельно ранен.
Вот как вспоминал о происшедшем прапорщик Свиты по квартирмейстерской части Николай Муравьев, впоследствии вошедший в историю как генерал от инфантерии Муравьев-Карский: «Ермолов приказал 2-му батальону Лейб-гвардии Семеновского полка идти на защиту орудий. Никогда не видал я что-либо подобного тому, как батальон этот пошел на неприятеля. Небольшая колонна эта хладнокровно двинулась скорым шагом и в ногу. На лице каждого выражалось желание скорее столкнуться с французами. Они отбили орудия, перекололи французов, но лишились всех своих офицеров… Поручик Чичерин примером своим ободрял солдат: он влез на пень, надел коротенький плащ свой на конец шпаги и, махая оной, созывал людей своих к бою, как смертоносная пуля поразила его сзади под лопатку плеча; лекаря не могли ее вынуть… Чичерин к наружной красоте присоединил отличные качества души…»
В полковой истории сказано: «Когда Чичерин умирал, он попросил своего родственника генерала-майора Пашкова отвезти в полк 500 рублей, с тем чтобы проценты этого капитала ежегодно выдавались одному из рядовых, тяжело раненному при Кульме»[110].
Александр Чичерин был похоронен на военном кладбище в пражском предместье Карлине у подножия Жижковой горы. В 1906 году останки русских воинов были перенесены на Ольшанское протестантское кладбище. Перенесен был и памятник, где на русском и немецком языках сделана следующая надпись: «Памятник храбрым русским офицерам, которые от полученных ими ран в сражениях под Дрезденом и Кульмом в августе месяце 1813 года в городе Праге померли. Да пребудет священ Ваш прах сей Земле, незабвенными останетесь Вы своему Отечеству».
На других двух сторонах высечен список имен погребенных под памятником офицеров. Двенадцатым в списке названо имя поручика лейб-гвардии Семеновского полка А. В. Чичерина.
ХРАНИТЕЛЬ ГНЕДИЧ
(Николай Иванович Гнедич. 1784–1833)
Пой, легкокрылая ласточка, пой и кружись надо мною! Может быть, песнь не последнюю ты мне на душу напела.
Первые стихи. — Детство. — Миколочка. — Письмо Маши
Осьмнадцатый уже се истекает век…
Так начинается одно из первых сохранившихся произведений Николая Гнедича — «Песнь на Рождество Христово». Стихи написаны четырнадцатилетним отроком на рубеже веков, в 1798 году. Проводы XVIII века были долги и величественны, как недавнее правление Екатерины.
Рождественская песнь украшена рисунком автора: в бедных яслях лежит спеленатый младенец, над ним — Вифлеемская звезда и шесть ангелов. Ясли нарисованы с крестьянским знанием дела, грубое сено торчит во все стороны.
Богородицу и Иосифа, как и волхвов с дарами, юный поэт не нарисовал. Возможно, не осмелился. А может, просто не успел, отдав все силы и время отделке большого стихотворения. Не исключена и другая причина: мальчик затосковал о доме и, глядя на свой недорисованный вертеп, погрузился в счастливые воспоминания…
Свою «Песнь…» Николай приготовил в подарок отцу. С детской горячностью и сердечным упованием мальчик обращался к Богу:
