Книга Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова - А. Солнцев-Засекин

Текст этого приказа, воспроизводимого мною почти дословно, был прочитан доктором Клайном всему служебному персоналу госпиталя и, как им, так и дежурным офицером жандармского отделения всем подчиненным им лицам были сделаны соответствующие внушения и сделаны распоряжения.

Несмотря на строгость этого приказа, одно обстоятельство, известное мне на основании сведений прапорщика Ульмера и учитывавшееся мною, когда я советовал Корнилову добиваться перевода его в госпиталь Кёсега, как значительно облегчавшее возможность побега, все же продолжало оставаться в силе.

Комендант госпиталя доктор Максимилиан Клайн имел поблизости Кёсега собственную санаторию для больных частных лиц и, посвящая ей все свое внимание, мало уделял времени на свои обязанности по отношению к госпиталю для военнопленных, и как комендант и как старший врач его. По своим обязанностям он был должен два раза в сутки, утром и вечером, производить врачебный осмотр больных военнопленных, соединенный с поверкой для установления их присутствия, но врачебного обхода доктор Клайн не делал, не было, следовательно, и регулярной поверки им; следуя примеру начальника, младшие чины госпиталя также небрежно относились к своим обязанностям, и поверка чинами караула производилась очень небрежно, что значительно облегчало возможность побега.

Были, понятно, и отрицательные последствия такого отношения госпитального начальства к делу. Пленные солдаты, число которых доходило до нескольких сотен человек, оставались без врачебной помощи. Нуждавшимся в немедленных операциях во избежание, например, заражения крови, таковых не делалось. Мне приходилось слышать, что уступая просьбам одного больного солдата, ему произвел операцию ампутации ноги, за отсутствием врача, один из госпитальных санитаров, игравший до призыва на военную службу в оркестре Будапештской оперы. Вообще младшие врачи госпиталя брались только за «интересные» в научном отношении операции.

Самые необходимые медицинские инструменты отсутствовали. При посещении госпиталя делегацией сестер милосердия русского Красного Креста в палатах для солдат совершенно не оказалось даже термометров. Когда кто-то из сестер (кажется, госпожа Ключарева) полюбопытствовала проверить температуру одного из больных, Клайну пришлось спешно послать санитара для покупки термометров в городе…

Пленные офицеры находились в отношении врачебной помощи в лучшем положении: обязанности врача-ординатора офицерского отделения госпиталя исполнял русский же военнопленный – полковой врач, доктор Гутковский.

Отчасти за эту службу, отчасти потому, что по своей довоенной специальности доктор Гутковский был врачом по женским болезням и акушерству, а в Кёсеге и его районе в это время совершенно не оказалось австрийских врачей той же специальности (мобилизованных в армию и отправленных на фронт), и к доктору Гутковскому часто обращалось за медицинской помощью гражданское население города, но, как бы то ни было, он пользовался почти полной свободой. Он мог ходить в город без конвоиров, посещать кофейные, рестораны и магазины и заниматься частной врачебной практикой. Жил доктор Гутковский в офицерском павильоне, где занимал комнату рядом с аптекой в первом этаже.

Генералу же Корнилову была отведена также отдельная комната в третьем этаже павильона. Денщик Корнилова, Дмитрий Цесарский, о котором я говорил выше, прибыл вместе с Корниловым и продолжил прислуживать ему, но помещался отдельно от Корнилова, в одном из маленьких зданий. Кроме Цесарского к Корнилову был определен для услужения один из пленных русских солдат, несших при госпитале обязанности санитара, Петр Веселов и русский же военнопленный фельдшер-массажист Константин Мартьянов.

В числе пленных офицеров были вызвавшие доверие Корнилова и скоро посвященные им в свои предположения, но были и такие, которым казалось лучше не говорить ни о чем. Понятно, установить точный критерий было трудно, так как нельзя же было основываться лишь на мнении, высказываемом в возникавших иногда спорах на политические темы. Правда, можно было иногда констатировать, что этот или иной человек, хотя и является моим политическим единомышленником, но в самом подходе его к решению какого-нибудь вопроса как-то неуловимо чувствуется отсутствие благородства, а другой – мой противник, но я не могу отказать его мнениям в честности, но ведь этого слишком недостаточно. Можно высказывать самые благородные мнения на словах и не быть благородным человеком. Установить чью-либо порядочность в условиях бездеятельности лазаретной жизни и отсутствия возможности как-нибудь проявить себя, было бы задачей почти невыполнимой, и поэтому, быть может, очень многие офицеры вполне порядочные и заслуживающие уважение не были посвящены в замысел побега.

Фамилии некоторых из офицеров, посвященных Корниловым в его планы, я, к сожалению, забыл и потому могу назвать далеко не все. Капитан Калусовский (какого-то из Сибирских стрелковых полков[57]), уже немолодой и болезненный человек, дальнейшая судьба которого мне неизвестна; капитан Савинов, с которым мне после пришлось встретиться в России (в июле 1917 года, когда мы оба были избраны общим собранием прибывших из плена инвалидов для предъявления Временному правительству требований [введения] смертной казни за измену и пораженческую агитацию, как на фронте, так и в тылу и [ее] принятия для восстановления дисциплинарной власти командного состава); прапорщик Фосс, или Фох, больной туберкулезом, и прапорщик Брестского пехотного полка[58] (не помню имени) Чуниховский – бравый офицер, выслужившийся из нижних чинов. Уже после побега генерала Корнилова из плена Чуниховскому удалось под видом нижнего чина попасть в солдатский лагерь с целью побега из него. Здесь одним солдатом-евреем был сделан донос на него австрийскому начальству; другие военнопленные евреи избили тогда доносчика и побудили его заявить, что донос его был ошибочным. Чуниховскому удалось получить назначение на работы куда-то на Адриатическое побережье, и он бежал из плена в лодке с несколькими солдатами, намереваясь достигнуть противоположного берега. Я не знаю, удалось ли им это или они погибли в море…

Вот и все фамилии, которые сохранила мне память, но их было более.

Но были, как я уже упомянул, в числе офицеров и люди, которых, казалось, надо было остерегаться. Таким казался генералу Корнилову прапорщик Б. (не называю фамилии, так как знаю глубоко порядочных однофамильцев его), бывший народный учитель Сумского уезда Харьковской губернии, студент консерватории, очень недурной музыкант и по внешности человек, заслуживающий доверия. Только значительно позже и я, и другие, знавшие его, могли убедиться, что опасения Корнилова насчет этого офицера были не напрасны.