Книга Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков - Егор Яковлев

К сожалению, эта эпопея выпала из поля зрения исследователей кануна революции, что, на мой взгляд, недопустимо: это все равно что рассказывать о постсоветском периоде нашей страны и даже не упомянуть о деле «Юкоса». Между тем значение этой экономической борьбы было огромным. Собственникам предоставлялся традиционный выбор: или уйти восвояси, или остаться в бизнесе на правах миноритариев. Но допускать их к управлению в дальнейшем, естественно, никто не собирался. Нобели на это категорически не согласились. И разгорелась экономическая схватка, которая очень быстро получила политический оттенок. Защита нефтяной цитадели Нобелей превратилась в некое общее дело либеральных сил, которые заявляли, что сражаются против реакционной бюрократии и ее цепных псов, под которыми понимались петербургские банки.

На стороне Нобелей выступили не только либеральные силы самой России, но и их зарубежные партнеры. Петербургской банковской группе повсюду начали чинить препятствия, и в итоге ее атака захлебнулась. Она не смогла набрать искомое количество акций. К концу августа 1916 года окончательно стало понятно, что никакого контрольного пакета петербургским банкам не видать. Это означало, что правительство утратило хватку, а его верные псы не способны загрызть того, на кого укажет хозяин.

Либеральная же оппозиция, разумеется, вдохновилась своими победами и в деле Нобеля, и в деле Рубинштейна. Ее представители поняли, что брешь пробита и надо давить. Коновалов, Гучков, Рябушинский, киевский купец Терещенко, у которого петербургские банки отбирали сахарные активы, — все они объединились против царской бюрократии и николаевского двора. Гучков участвовал в подготовке заговора с целью смещения Николая II и его замены на более управляемую венценосную особу, которая дарует ответственное министерство. Его партнеры финансировали партии социал-демократии, держа их в качестве младших союзников. Трудовик Керенский и меньшевик Скобелев в 1916 году буквально бегали на побегушках у олигарха Коновалова и слушали его наставления. Таким образом, московская буржуазия внесла лепту в подготовку Февральской революции. Но надежды на то, что ее представители будут играть ведущую роль в новой революционной России, не оправдались.

Мне кажется, они начали это понимать чуть ли не 2 марта 1917 года. Когда Гучков приехал в Петроград с отречением Николая II и заикнулся на митинге о новом царе Михаиле, рабочие и солдаты его чуть не побили.

Да, но все же поначалу считалось, что возбуждение народных масс быстро пройдет. И, казалось бы, после Февраля хозяином положения в России стало именно московское купечество. Ведь именно его представители и ставленники составили первое Временное правительство. В московской периодике послефевральского периода четко звучит мысль: «Москва — вот кто боролся за революцию, вот кто прокладывал путь к свободе и демократии. Первопрестольная дала России лучших своих сынов: военно-морского министра Гучкова, министра торговли и промышленности Коновалова, министра просвещения Мануйлова, премьера Львова…» Теперь Россия пойдет по столбовой дорожке к процветанию и изобилию.

Как оформился триумф Москвы? Самый влиятельный магнат Первопрестольной Павел Рябушинский разослал всем крупным предпринимателям телеграммы, что в Москве собирается Всероссийский торгово-промышленный съезд — новая предпринимательская организация под председательством самого Рябушинского. В московских газетах началась восторженная истерия, мол, теперь вы узнаете, что такое Москва. Всех петербургских банкиров обязали явиться на съезд: можно представить, с какими чувствами они совершали эту поездку. Съехалось около тысячи человек. Рябушинский солировал, на петроградских банкиров смотрели косо: все понимали, что это экзекуция. Павел Павлович велел участникам съезда организовывать отделения нового торгового союза в каждом городе. Путилову по-командирски дали наказ, чтобы он проследил за созданием представительства в столице. Это, конечно, было жестокое унижение для него. Все шло к тому, что петербургские банки теперь будут плясать под дудку москвичей. Судьбы самих банкиров при этом были под вопросом.

Но эйфория прошла уже к апрелю. Стало понятно, что дело не налаживается и ни о каком строительстве, которое грезилось москвичам, речь не идет. Правда, в таком же шоке находились и петербуржцы. И для тех, и для других мир перевернулся. Революция вышла далеко за рамки уютного дворцового переворота, на который уповали ранее. В Петербурге огромную власть приобрел Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, где тон задавали настоящие рабочие и солдаты, а партии социал-демократии лишь из последних сил сдерживали их напор. Теперь банкиры были вынуждены жертвовать деньги в пользу освобождающихся политкаторжан, чего раньше вообще невозможно было представить. Однажды на заседание Петроградского банковского сообщества вдруг заявились люди, которые представились делегатами Совета рабочих депутатов, и потребовали денег на свои нужды. Банкиры в недоумении спросили, какую же сумму они хотят. Трое делегатов недолго посовещались и сказали: 3000 рублей. Банкиры остались в полном недоумении, потому что социал-демократ Керенский обычно просил по миллиону-полтора. Эти люди, которые не понимали цену денег и обладали непонятной для буржуазии психологией, очень пугали.

И по мере усугубления кризиса и явной неспособности Временного правительства с ним справиться петербуржцы приходили в себя. В июне банкиры организовали публичное мероприятие, куда пригласили послов иностранных держав. Путилов выступил с резкой речью, направленной против Временного правительства. Он заявил, что правительство обанкротилось, и сравнил нынешнюю ситуацию со Смутой начала XVII века. По его словам, раз тогда Россия смогла выгнать «тушинских воров» со своей территории, то и сейчас должна избавиться от новых самозванцев (подразумевались, с одной стороны, Советы, а с другой, очевидно, его конкуренты, которые потакают Советам). Это говорит о том, что петербургская группа уже отошла от шока, но главное, у нее появилось орудие, которое позволяло вести контригру. Этим орудием был харизматичный генерал Лавр Георгиевич Корнилов, который совершенно не сочувствовал демократизации армии и у которого руки чесались навести порядок. Корнилов на дух не переносил Советы рабочих и солдатских депутатов. В февральские дни он стал командующим Петроградским гарнизоном, и его назначение по новым революционным правилам должен был утвердить Петроградский совет. Утверждали его около часа, и это далось Корнилову с большим трудом. Его ненависть еще больше усилилась в апреле, когда Лавр Георгиевич хотел бросить войска на подавление антиправительственных волнений и понял, что не может этого сделать без санкции Совета. А Совет ему не разрешил. Можно представить его чувства. И Путилов вполне их разделял, потому что на заводах рабочие требовали сократить рабочий день и предоставить финансовую отчетность. Утихомирить их не было никакой возможности.

Насколько я помню, бывший партнер Путилова Владимир Степанович Завойко навязался Корнилову в ординарцы.

Совершенно верно. После апрельского потрясения Корнилов отправился командовать восьмой армией Юго-Западного фронта. И действительно, его ординарцем стал Владимир Степанович Завойко, приближенный к петербургской банковской элите. На фронте Корнилов начал насаждать железную дисциплину и притеснять солдатские организации. Чуть позже произошел один характерный случай. В ставке в Могилеве присутствовал один очень интересный персонаж — прапорщик Гольдман, председатель Могилевского совета рабочих и солдатских депутатов. Он был популярен в столице, ему благоволил исполком Петроградского совета. Все лидеры партий знали его лично, и он этим бравировал, считая себя важной фигурой. Генерал Алексеев, будучи главнокомандующим, старался с ним не встречаться. Генерал Брусилов, сменивший Алексеева, наоборот, ходил с ним в обнимку. А Корнилов, когда встретил на улице Гольдмана, которого он не знал, потребовал арестовать его как дезертира. Соратники Гольдмана слали в Петроград депеши, что творится произвол. Но Корнилову было плевать на Совет. Он вел себя вызывающе, обостряя ситуацию.