Книга На берегах Хазарского моря. Две жизни - одна любовь - Ясмина Михайлович

ОНА. Что за упорство! Мазохизм, садизм и… Мне продолжать?

ОН. Нет и нет!

Его «нет» было железобетонным, казалось, единственный выход из лабиринта закрыли навсегда.

Мы сидели в полной тишине. Я начала всхлипывать, затем заплакала в голос, безутешно, с надрывом, с моими слезами не мог сравниться даже дождь Котора. Я легла на влажную кровать, и подушка стала совсем мокрой от моих слез.

— Что, если мы купим его и подарим Морскому музею? Ящик останется в Которе, а мы сможем время от времени им любоваться… — Между всхлипываниями прокралась надежда.

— Ящик — не щенок, а Котор — не зоопарк…

— Ах, в любом случае уже поздно. — Я вытерла слезы. — Бедного Гавро за завтраком мы уже не увидим. Его смена закончится. Все закончится. Навсегда…

— Почему «бедный» Гавро? Это мы бедные! Ты можешь радоваться, что хотя бы увидела этот ящик.

Я зарыдала еще сильнее.

— Мне не удалось даже толком его рассмотреть, я была так взволнована. Гавро, наверное, уже уехал, он работает по неделям, и в воскресенье его смена заканчивается. Почему мы даже не узнали номер его телефона, адрес, фамилию, наконец!

— Кто знает, может, ничего этого не существует.

— Знаешь что, я с тобой разведусь!

Ночь я провела без сна, в слезах и полубреду, меня переполняли чувства и страх поверить в то, что уже ничего не изменится. В полудреме я мысленно искала «свой» стол в Которе, пыталась дотянуться до него будто сквозь множество зеркал, но видела лишь, как складываются в разные композиции потертые доски, превращаясь в отделения для колец и монет. Те самые, которые показывал Гавро, открывая ящик. А потом перед глазами вставал самый загадочный предмет, скрытый в глубине чрева деревянного короба…

— Я так никогда и не узнаю все его тайны… А ведь туда прекрасно бы поместились мои кольца. Он был бы моей шкатулкой, несмотря на то что всегда принадлежал мужчинам, капитану, плавал на корабле. — Я пыталась себя успокоить тем, что владельцу определять, какого пола будет предмет и в каком качестве будет служить. Вместо подзорной трубы — ожерелье, вместо компаса — браслеты, размышляла я. — Карты сменил бы мой дневник, своего рода путеводитель по жизни. Я получила ожерелье-четки на один вечер, как Золушка. И теперь осталась без украшения и без ящика, и все потому, что они принадлежат миру мужчин… Сейчас, когда я вновь вспоминаю о ящике… — продолжала я, — ведь он все же создан для письма, у него наклонная крышка, чернильница… а в одном из отделений вполне можно хранить пистолет… Какого он рода? Женского или мужского? Он мой или М.? Рассказ о Которе мы писали вместе, мы оба любим город, он живет в нашем воображении. Получается, «Две истории из Котора» — андрогин, и ящик можно считать таким же. И предназначен он для двух вещей: письма и хранения колец. Моя проблема благополучно разрешилась.

«Но ведь и ты литератор», — вступил мой внутренний голос.

Напоминание меня смутило. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не ответила себе на вопрос: действительно ли я писатель? У меня всегда были некоторые проблемы с идентификацией личности. Это связано с особенностями моей психологии и семейного положения.

Я не считаю себя литератором, но пишу. Все очень неопределенно, однако, если я буду глубже погружаться в размышления об этом, то, возможно, перестану писать. Мне лучше не знать, кем фактически являюсь, и продолжать заниматься любимым делом. Таким образом, я пришла к компромиссному ответу на возникший в душе вопрос: женщины-писатели тоже иногда носят украшения.

Начинался новый день. Солнечный. Буря закончилась, не оставив следов, будто ее и не было. Глядя из окна на бухту, я испытываю ненависть к ее природной красоте, к себе, к мужу, я ненавижу наши ауры, которые постоянно притягивают к себе, словно вирусы, подобные вчерашнему событию, и от этого нет никакого спасения.

Вещи мы собирали молча, каждый складывал и упаковывал свои. Мы были словно чужими людьми, случайно оказавшимися в одном номере.

В ресторане, куда мы спустились на завтрак, вновь был накрыт лишь один стол, стояли две тарелки. Как в сказке… только забыла в какой.

Подтаявший маргарин, джем и ромашковый чай с лимоном — все это принес нам Гавро! На нем была та же одежда, что и вчера вечером, не форменная, на лице то же выражение. Он молча поставил завтрак на стол. Я следила за каждым его движением и, несмотря на удивление, заметила зеленые пятнышки плесени на скатерти. Это были следы от ящика и доказательство того, что все произошедшее за ужином случилось на самом деле.

Оставаясь невозмутимо-холодным, мой муж произнес:

— Мы вчера разговаривали с нашим приятелем. Он коллекционер антиквариата и хотел бы приобрести ящик. Однако тебе придется доставить его в Белград по адресу, который я дам. В течение месяца, не позже. Мы отдадим тебе часть суммы, остальное получишь от нового владельца, когда доставишь товар.

Оставаясь таким же невозмутимо-холодным, Гавро произнес:

— Это вполне выполнимо, но я подумал, что могу получить за него двое больше, если оставлю ваш залог и продам другому человеку.

Стараясь не растерять последнюю надежду, я пролепетала:

— Ты никого не станешь обманывать, я уверена.

Черногорцы всегда держат слово!

На лице Гавро мелькнуло подобие улыбки.

— Это верно. Поэтому я доставлю ящик в следующую субботу ровно в шесть утра. Только дайте адрес.

С ледяным выражением лица мой муж выложил на стол деньги и листок с нашим адресом.

Уже в самолете я не выдержала и спросила М.:

— А что, если не все черногорцы держат слово? Сейчас конец XX века. Времена сказочных событий и подвигов прошли.

— Не важно. Тогда деньги станут жертвой, которую нам суждено было принести ради ящика из Котора.

В Белграде мы были во второй половине дня. Нас встретил морозный ветер, сметающий все на своем пути. Материковый вариант борея. Едва мы переступили порог дома, М. сел к компьютеру и стал печатать быстро, яростно, без пауз, словно одержимый.

Поздно вечером у меня наконец появилась возможность с ним поговорить.

— Скажи на милость, что ты весь день печатал, будто это последний день твоей жизни?

— Для «Треугольной комнаты» я никак не мог найти верный ход, который и подсказал мне ящик. Ящик из Котора стал тем недостающим звеном для всего произведения, самым важным ключевым моментом… Да, и романа «Треугольная комната» больше не существует. Я написал «Ящик для письменных принадлежностей».

— Говоришь, я написал «Ящик для письменных принадлежностей»? Но это же плеоназм… — Будучи в шоковом состоянии, я ни о чем другом не подумала.

— Надо было скорее все записать, пока я не забыл. Ты ведь понимаешь, мы можем больше не увидеть главного героя рассказа. Однако он так точно вписался в сюжет… ты не представляешь, все наконец встало на свои места.