Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

– Да, я помню эту фразу.

– Вот и у меня сегодня никаких убеждений, а только нервы. А нервы – это живая реакция на живую жизнь.

Чувства

– Я читала в твоих интервью, что в «Анне Карениной» не измена Анны тебя интересовала, а любовь. И подумала, что именно плотная материя любви и ее дух – и есть то, что ты свидетельствуешь. Этим занималась классика и почти никто не занимается теперь. Занимаются чем угодно – убеждениями, концепциями, но не чувствами…

– Я, действительно, когда работал над «Анной Карениной», а это было довольно долго…

– Почему так долго?

– Денег не было. То были, то не были, то дефолт, то еще что-то…

– Я спросила, кто будет играть главную роль в твоем новом фильме, ты ответил: деньги.

– Ив старом фильме деньги, и в новом деньги. Все остальные – роли второго плана. Значит, когда я эту историю снимал, каждый раз, когда я думал, что роман об измене, чувствовал себя идиотом. Тогда я думаю: Господи, о чем тут говорить? Что я хочу сказать? Что изменять – хорошо? Или плохо? Одни говорят: хорошо, только нужно как можно чаще и удачливее врать, а не быть такой дурой, как Анна. Другие говорят: нет, это неблагородно. Сборище кретинов. Но значит роман имеет в виду что-то другое. И вдруг я понял, что. Он о цене любви. О том, что нужно заплатить за любовь, если эта любовь есть, и иногда цена оказывается равной жизни. То, что сейчас немодно.

– А можно, я тебе задам интимный вопрос?

– Интимный – можно.

– Какую роль в твоей жизни человека и художника играла любовь? У тебя были замечательные жены – актрисы Катя Васильева, Таня Друбич, Марианна Кушнерова, все красивые, талантливые, особенные. Что это было?

– Не могу не ответить стихами: «Наши жены – ружья заряжены. Вот где наши жены». Что было? Что было, то и есть.

– А что это значит?

– Значит, все живые люди. У всех живые страсти. И еще значит, что штемпелевки в паспорте не обозначают вовсе ничего. Вообще ничего.

– Но твоя женитьба на Тане Друбич и развод с ней…

– Кто тебе сказал про развод? Ты уверена? Я не разводился. Мне сколько уже человек говорили про какой-то развод. Я не слышал.

– Мы говорим о Тане, поскольку она твоя муза…

– Какая муза?! Когда мне чего-нибудь про музу говорят, я сразу зверею. Есть стихи: только чу, появляется муза, эта старая… тут как тут… Прости, не могу произнести неприличного слова.

– Твои фильмы нельзя назвать автобиографическими в прямом смысле…

– А в кривом – можно?

– Можно. Потому что это все равно внутренняя биография. Почему я говорю о любви – потому что там ничего нет, кроме любви…

– Олечка, да и в жизни ничего нет, кроме любви! Ну не увеличение же ВВП – смысл жизни! Это как бы условия жизни, улучшаются они или ухудшаются. А сама жизнь из ВВП не состоит. Она состоит только из любви.

– Замечательно, что ты это говоришь.

– А я не только говорю. Я так вообще стараюсь держаться.

– А то, что ты отец двух замечательных детей, девочка Аня музыкантша, мальчик Митя – мы его узнали в «Нежном возрасте»… что такое отцовство для тебя?

– Я не знаю. Я как-то никогда в жизни не ощущал себя в классической категории отца. Сначала они были маленькие, и я понимал, что нужно съездить в молочную кухню и купить какой-то жижи, чтобы они эту жижу сосали. Это было отцовство. Потом они внезапно выросли. По пути сообщая мне некоторые очень ценные сведения о жизни. Например, Митя, когда учился в школе, на мою просьбу время от времени дать дневник, говорил: зачем? Я говорю: ну как, я хочу посмотреть, что там у тебя. А он в ответ: папа, неужели ты в своем уме, как тебя могут интересовать какие-то там цифры? Он даже отметками не называл, он говорил: цифры. И это до сих пор очень ценное понятие. Меня цифры не интересуют.

Шибанутость

– Сережа, ты о многом говоришь и пишешь: взялось из воздуха. Но значит, воздух вокруг тебя должен быть чем-то насыщен, и аппарат для его поглощения должен быть разработан…

– Ой, ты знаешь, на самом деле я ничего про это не знаю. Да и никто ничего не знает. Это какая-то странная история, когда вот нет ничего, и вдруг из ничего берется как бы все. Я не верю ни в какие замыслы. Чем больше замыслов, тем меньше что-нибудь получается. Как сейчас мне кажется, важно, чтобы замыслов вообще не было никаких. И в голове ничего не было.

– Сплошная импровизация?

– Сплошная импровизация. Меня каждый раз поражает эта история, откуда взялась «Анна Каренина». Толстой, получив первое собрание сочинений Пушкина, стал листать томик «Незаконченные отрывки» и набрел на полстранички: «Гости собирались на дачу…» И его зациклило на этой пол страничке. Почитай…

– Я читала. «Гости съезжались на дачу…»

– И дальше Толстой как бы шибанулся. Он говорит: вероятно, у этого отрывка есть какое-то начало и какой-то конец. И он как бы к этому отрывку приписал начало и конец. Получился роман «Анна Каренина».

– Все дело в том, что один прочитает, и у него возникает замысел «Анны Карениной», а другой прочитает и отложит в стол. Я и говорю о разработанном аппарате…

– Я тебе могу сказать, но это будет ненаучно. Этот аппарат называется степенью шибанутости. Личная шибанутость. Мне очень скучно, и бессмысленно, и серо, и убого жить, когда я ничего не делаю. Вот серо, сиро и убого. Вообще неинтересно. Поэтому весь мой аппарат заключается в том, что каждое утро мне хочется сделать так, чтобы было интересно жить. И я стараюсь. А это, конечно, шибанутость. Это надо к психиатру обратиться. Я даже где-то читал, что это называется бред навязчивых состояний. А я всю жизнь так живу. Мне хорошо начинается с того момента, когда меня настигает бред навязчивых состояний.

– Но при этом ты очень рационален. Ты должен быть рационален. Ты же работаешь с массой людей и если будешь с ними бредить…

– Нет, с ними бредить нельзя.

– Это такая дикая лошадка, которую ты должен обуздать…

– Когда снимаешь картину, действительно, нужно проявлять максимум здравости и рационализма и делать вид, что все выношено годами…

Опыт судьбы

– Таким образом мы перешли к твоей персоне собственно. О тебе говорят, что ты эпикуреец, хотя я считаю, что ты трудоголик. А свои книжки ты обозначаешь как «Записки конформиста». Кто ты?

– Через черточку. Эпикуреец-конформист-трудоголик.

– А еще?

– Черточек не напасешься. Их много. Я не отказываюсь от того, что я очень люблю есть и пить…

– Ты и выглядишь как любитель того и другого.

– Мне Марлен Мартынович Хуциев как-то сказал: слушай, а ты вчера пил? Я говорю: нет, а почему ты спросил? Он говорит: на тебя когда смотришь, такое впечатление, что ты вечерами здорово пьешь. Помолчал и говорит: и так всю жизнь. Но это только впечатление.