Книга Коко Шанель - Анри Гидель

Шестидесяти работниц, нанятых Габриель, вскоре оказалось недостаточно, чтобы справиться с таким потоком заказов. Тогда Коко переориентировала одно из своих парижских ателье исключительно на выполнение заказов Биаррица. В начале декабря она решает возвратиться на рю Камбон и передать дом от кутюр на баскском побережье в ведение Антуанетты. Та колебалась, опасаясь одной взять на себя такую ответственность. Но Коко успокоила ее, не забыв, впрочем, и прикрикнуть: дело идет как по маслу, сказала она сестре, чего еще желать? Да ты должна быть польщена, что тебе вверяют такую власть, и без малейшего риска! Итак, вперед! Хватит манерничать!

Заметим, что Коко не единожды доставляла себе удовольствие поручить сестре управление ателье в Биаррице. Прежде всего потому, что главная контора дома Шанель располагалась в Париже и она не могла позволить себе подолгу там не появляться. Но и для того, чтобы иметь возможность видеться с Боем. Ибо для выполнения функции члена комиссии ему придется чаще наезжать в Париж, а ее там нет. И так уже четыре – пять месяцев кряду! Она не в восторге от этой ситуации, которую считает опасной для их взаимоотношений. Она прекрасно знает, что Бой – так же, как Левис из книги Поля Морана, с которым писатель его так часто сравнивает, – не способен на скорые и многочисленные приключения. Он для этого слишком благороден. Коко часто повторяла своему другу, что эта проблема ее не волнует, но, грешным делом, предпочитала бы, чтобы он бывал рядом с нею как можно чаще.

Между тем на рю Камбон не было недостатка в работе, тем более что главный конкурент Габриель, Поль Пуаре, за несколько месяцев до того перешел исключительно на выполнение военных заказов. Общее число работниц, трудившихся теперь у Габриель, достигло трехсот. А работать у нее – не в игрушки играть! Разумеется, жалованье она выплачивала аккуратно; но, беспощадная к себе, она была столь же строга и с другими и безжалостно увольняла тех, кто не слишком серьезно относился к делу.

* * *

Однажды вечером в ателье на рю Камбон, незадолго до закрытия, Габриель столкнулась лицом к лицу со своим бухгалтером и задала ряд вопросов по текущим делам. Тот дал ей все требуемые разъяснения, а затем добавил с гордостью в голосе и взгляде:

– Утверждаю, что с теми денежными средствами, которые имеются в нашем распоряжении, нам бояться решительно нечего.

Тут Габриель, которая, будучи вся в работе, последнее время не имела возможности проверить бухгалтерские книги, почувствовала, как ее разбирает любопытство. А конкретнее? Она знает, что дело ее процветает, но – каков уровень этого процветания? Перед глазами ее пошли большие столбцы счетов… Нет, ничего не понимает! Технические объяснения, которыми так щедро осыпал ее собеседник, проходили мимо сознания. Наконец она спросила, какую сумму может снять со счета без риска пустить предприятие по миру, а получив точные цифры, поразилась: ведь это вполне сопоставимо с тем, что некогда ссудил ей Бой. Теперь она в состоянии не просто возвратить ему ссуду, но еще и накинуть на нее приличный процент.

Она не стала ждать.

Коко могла бы – почему нет? – известить своего друга, что намерена возвратить все, что он давал ей в долг. Хотя бы из желания посмотреть, как он отреагирует на эту новость. Но… Вдруг он скажет, что подруга ничего не должна ему? Тем более что сам он за последнее время сказочно разбогател.

Нет, такой вариант ее не устраивает.

Она стремится быть независимой. С ее точки зрения, это единственное, для чего нужны деньги, и ни для чего более. На следующий день она, едва забрезжил рассвет, перевела на счет Боя всю сумму до последнего сантима…

Не сообщив ему ничего.

Об этом его известит банк «Ллойдс».

Бой, несколько раздосадованный жестом Габриель, скажет ей не без налета грусти, когда они вдвоем гуляли сентябрьским днем по пляжу в Биаррице:

– Я считал, что дал тебе игрушку, а подарил тебе свободу…

Впрочем, Бой ничего от этого не потерял. Незадолго до начала войны Коко сказала ему: «Пока моя нужда в тебе не кончится, я не буду знать, люблю ли я тебя по-настоящему». Теперь настал тот самый случай. Отныне она знает, сколь привязана к нему.

Много лет спустя она скажет: «Господа Бальсан и Кэпел относились ко мне с жалостью, видя во мне бедного покинутого воробушка. А на деле я была настоящей тигрицей. Мало-помалу я постигла жизнь – точнее, училась находить средства защищаться от нее».

* * *

В Париже Габриель, сознавая себя создательницей оригинального стиля, ищет пути продолжения и развития успеха, держась как можно ближе к уже разработанным ею тенденциям. Все, что она изобретала или обновляла в области моды, вдохновлялось тем, что лежало в глубинах ее души: ее корни, ее прошлое. Но более всего – ее физические особенности.

Бросается в глаза, что она решительно восстает против всего в моде своей эпохи, что подчеркивает женственность. И было от чего! Ее собственное худощавое тело никак не вписывалось в общепринятые каноны. Она быстро убедилась в этом. Габриель констатировала и другое – все богатое, пышное не в ее вкусе. По каким соображениям – ей неведомо, но это так. Не то чтобы она возводила это в принцип, но почти инстинктивно она вместо шикарных тканей тянулась к дешевому трикотажу. Трикотаж для высокой моды? Такое доселе ни одному черту не приходило в голову! Пуаре не без оттенка ревности обозвал это язвительной формулой: «Рубище для миллиардерши». Как пришла к ней мысль использовать вязаное полотно? Очень просто – она присмотрелась к некоторым предметам мужского гардероба, как-то: жилетам конюхов, пуловерам мальчиков, прислуживающих в конюшне, свитерам Боя… Плюс к тому, она вообще любит примерять мужские наряды: брюки-галифе конюха из Руалье, пальто, как у Леона де Лаборда… И эта тенденция будет прослеживаться в модах Коко Шанель всю ее жизнь. Обладая чутким вкусом, она поняла, что это ей подходит – и не только ей, но и многим другим женщинам, которым доставит удовольствие эта исполненная шарма игра в двусмысленность, в двуполость, ею была открыта новая манера акцентировать внимание на женственности – не столь бросавшаяся в глаза, более размытая, но не менее эффектная.

Так как же объяснить, откуда у Шанель вкус к трикотажу? Не простое ли провинциальное происхождение и не долгие ли вечера, когда, будучи ребенком, она засыпала под монотонное позвякивание вязальных спиц? Это представляется правдоподобным. Но Габриель, решительно готовая стереть из памяти все прошлое, ни за что бы в этом не призналась.

* * *

Зимою 1916 года, когда материю стало трудно достать, Коко для ее будущих моделей потребовалась скромная ткань, немногим отличающаяся от трикотажной ткани, опыт работы с которой у нее уже имелся, и при этом такая, чтобы при умелом применении из нее можно было бы наделать прекрасных вещей, которые поразили бы неожиданным благородством. И вот она нашла, что искала: незадолго до войны некоему текстильному фабриканту Родье заказали крупную партию джерси. Но заказчики забраковали эту новую ткань, сочтя ее слишком суровой даже для мужского нижнего белья, так что значительная часть партии осталась непроданной. Узнав об этом, решительная Коко скупила все, не торгуясь, да еще заказала Родье новую партию, и чем скорее, тем лучше. Но фабрикант заартачился, боясь снова остаться с кучей непроданной материи на руках, и сделал кислую мину: