Книга Петр и Феврония. Совершенные супруги - Дмитрий Володихин

В древнем повествовании о чуде нет никакого меча. Агрику по крепкой вере его святой Николай Мирликийский чудесным образом вернул сына Василия. Тот оказался пленником сарацин и попал на остров Крит, в услужение к царю Амире. Ни Василий, ни его отец не подняли руки, чтобы защититься от врагов в бою. Христиан пленили без битвы, в результате внезапного нападения. Да и вернулся сын Агрика тоже вне батального контекста: сила небесная моментально перенесла его с Крита домой, рубиться ни с кем не пришлось.

Есть ли во всем этом перекличка с «Девгениевым деянием», нет ли, решать филологам. Но для русского книжника XVI века она, скорее всего, существовала — хотя бы из-за имени центрального персонажа.

Пусть Агрик из «Чудес святого архиерея…» и не располагал смертоносным клинком, как Агрик-Акрит из «Девгениева деяния», зато у него был несокрушимый меч веры. И, возможно, автор «Повести о Петре и Февронии Муромских» воспринимал антиохийского благочестивца-богача как постаревшего благочестивца-воина с Евфрата. Город-то Антиохия — взглянем на карту — расположен совсем недалеко от реки Евфрат! И если в прежние времена Агрик-Акрит разгонял врагов мечом, а ныне уже не может, то вера у него осталась, и она служит ему опорой и ограждением от несчастий.

Но история о спасении Агрикова сына Василия — сюжет не рыцарственный, а благочестивый. И ради него одного стоило повернуть приключения змееборца на иной лад, соединить их с христианским поучением[123].

* * *

Итак, мы рассмотрели несколько версий появления Агрика.

Во-первых, это имя может быть связано с землей, что дает две версии: земля как хранительница предков и земля, дающая хлеб насущный. Тогда меч, соответственно, выступает либо как родовой символ, либо как таинственная сила народа, возделывающего землю. Во-вторых, образ Агрика, возможно, имеет корни в древних литературных памятниках, с которыми был знаком автор «Повести…»: тогда меч этот как бы наделен силой храброго Гнея Агриколы — римского полководца или легендарного Дигениса Акрита (Девгения) — змееборца.

Какая из них достовернее?

Вероятнее всего, «Агриков меч» снят старомосковским книжником с пояса провинциального византийского аристократа Девгения. Римский полководец, скандинавский гуманист и сложная символика неких не вполне христианских сил — всё это неорганично для самого автора, православного ортодокса. Да и не мог он рассчитывать, что подобного рода «углубление» будет «прозрачным» для его читателей, даже включая в их число премудрых братьев-книжников. А история славного богатыря Девгения с его сверкающим мечом рождена православным миром «греческого царствия» и была хорошо известна во «царствии русском».

Удалец-Рюрикович из рода муромских князей возобновляет славу древнего христианского змееборчества на Руси. Что может быть яснее?

Бог весть, какими путями добрался клинок византийского воина в земли муромские. Да и не важно это, ведь тут стоит искать иносказание, а не «вторую часть» рыцарского романа. «Агриков», или «Акритов», клинок представляет собой меч веры, обращенный против исчадий ада, — что на берегах Евфрата, что на берегах Оки.

Не металл заостренный, но заостренный дух.

Глава 6

СВЯТАЯ ФЕВРОНИЯ — «МУДРАЯ ЖЕНА»

Как можно было убедиться, образы праведного воина, змея и чудесно появившегося меча имеют сложную природу, бесконечно далекую от буквального понимания. Образ того же Петра Муромского подан в оболочке из нескольких слоев христианской символики.

Не менее многослойным является и образ «мудрой девы» — княгини Февронии. Природа и смысл ее сверхъестественной мудрости стали в науке предметом споров.

Даже серьезные ученые порой легкомысленно увлекались романическим взглядом на Февронию как на кудесницу, вещую деву[124]. За малым до колдуньи дело не дошло! Это ведь так притягательно: не ломать голову над сложным образом, а свести всё к картинке из мультфильма или, может быть, к главе из фэнтезийного романа…

В противоположность им М. Б. Плюханова возводит мудрость Февронии на особый пьедестал. В книге, посвященной сюжетам и символам Московского царства, она говорит о княгине Муромской как об олицетворении Премудрости — богословской идее, разрабатываемой в XVI–XVII веках[125]. Некоторые историки видят в княгине Февронии христианскую подвижницу, и тема мудрости при этом занимает не последнее место. А. Н. Ужанков говорит о мудрости в «Повести…» как о божественном даре, а О. В. Гладкова упоминает о высшей мудрости Февронии в противопоставление суетной муромской знати: «…бояре — в неистовстве греховных страстей… Феврония прозорлива, мудра и бесстрастна»[126].

Всё это и красивее, и достойнее сложности образа, чем разнообразные «кудесницы» и «лесные вещуньи». Одна беда — никакого единства во мнениях…

Материальная обстановка появления Февронии

Вспомним эпизод первого появления Февронии в «Повести…». Покрывшийся струпьями князь Петр не нашел исцеления в своих владениях. Тогда он отправился в Рязанскую землю, которая славилась знающими лекарями. «Един же от предстоящих ему юноша уклонися в весь, нарицающуюся Ласково. И прииде к некоего дому вратом и не виде никого же; и вниде в дом и не бе кто бы его чюл; и вниде в храмину и зря видение чюдно: седяше бо едина девица и ткаше красна, пред нею же скача заец»[127].

Многое множество раз историки, а более того исторические публицисты на разные лады истолковывали эту таинственную сцену. В формуле «ткать красна» видели, например, брачный подтекст, а сам процесс ткачества вроде бы символизировал зарождение будущей семьи. Усилению этого мотива служит и появление зайца, который в народном фольклоре является символом продолжения рода, цикличности и обновления жизни.

Такова одна версия из многих, наиболее остроумная.

Однако мотив ткачества можно рассмотреть и с других позиций.

Если визуально представить эпизод встречи княжеского служильца и Февронии, то мы получим картину, близкую к иконографии Благовещения. Архангел Гавриил благовествует Деве Марии о том, что Она зачнет в своем чреве Спасителя мира Христа от Духа Святого. При этом на иконах Благовещения Богородица очень часто изображается с клубком красных ниток (например, на севернорусской иконе XII столетия «Устюжское Благовещение») или даже за прялкой. Богословский подтекст этой детали таков: из пречистой плоти Пресвятой Девы Богородицы будет соткано тело Спасителя.