Книга Выход из кризиса есть! - Пол Р. Кругман

Не буду отрицать, что такая трансформация в экономической науке была обусловлена внешними событиями. Действительно, воспоминания о 1929-м постепенно таяли, но рынки сначала играли на повышение (есть множество примеров неумеренных спекуляций), а затем начинали играть на понижение. В 1973–1974 годах, например, акции потеряли 48 % своей стоимости, да и обвал акций в 1987-м, когда по совершенно непонятной причине индекс Доу-Джонса за один день упал примерно на 23 %, должен был вызвать хотя бы некоторые сомнения в рациональности рынка.

Впрочем, эти события, которые Кейнс посчитал бы свидетельством ненадежности рынков, не смогли навредить красоте идеи. Модель, которую разработали финансовые теоретики, предположив, что всякий инвестор рационально поддерживает баланс «риск против прибыли», — так называемая модель оценки финансовых активов (Capital Asset Pricing Model, CAPM), удивительно изящна. А если вы примете ее допущения, она будет еще и очень полезна! CAPM подсказывает не только как выбирать портфель активов, но и, что еще важнее с точки зрения финансовой отрасли, как оценивать деривативы, или сделки со сделками. Изящество и кажущаяся полезность новой теории привели к серии Нобелевских премий ее создателям, а многие последователи этой идеи получили признание в научном мире. Вооруженные новыми моделями и глубочайшими знаниями — все больше тайн применения CAPM требовало вычислений, доступных разве что математикам и физикам, — тихие профессора из школ бизнеса могли стать и становились «космическими специалистами» на Уолл-стрит, получая соответствующие зарплаты.

Честно говоря, финансовые теоретики приняли гипотезу эффективного рынка не только потому, что она была изящна, удобна и прибыльна. Они собрали довольно много статистических данных, которые на первый взгляд подтверждали их теорию. Но. эти данные были странно ограниченны. Экономисты по финансовой работе редко задавали, казалось бы, очевидный вопрос (впрочем, на него нелегко ответить): имеют ли смысл цены на активы по отношению к таким основополагающим реалиям бытия, как доходы? Вместо этого они спрашивали, имеют ли смысл цены на активы по отношению к другим ценам на активы. Ларри Саммерс, который на протяжении первых трех лет президентского срока Барака Обамы занимал в его администрации пост главного советника по экономике, однажды высмеял профессоров-финансистов, придумав метафору о «кетчупных экономистах», которые будто бы доказали, что бутылка кетчупа емкостью в две кварты стоит в два раза дороже, чем бутылка кетчупа емкостью в одну кварту, и сделали из этого вывод, что рынок кетчупа в высшей степени эффективен.

Ни эти насмешки, ни более вежливая критика не возымели действия. Теоретики финансового дела продолжали считать, что их модели в целом верны, и точно так же полагали очень многие из тех, кто принимал решения наверху. Не последним из них был Алан Гринспен, чье нежелание прислушиваться к призывам ограничить субстандартное кредитование или заняться все больше раздувающимся мыльным пузырем на рынке недвижимости в значительной степени обусловливалось убежденностью в том, что в современной экономике все под контролем.

Казалось бы, можно предположить, что масштабы финансовой катастрофы, поразившей мир в 2008 году, и тот факт, что все эти якобы совершенные финансовые инструменты превратились в оружие массового поражения, ослабили позиции теории эффективных рынков. Ничего подобного.

Да, сразу после краха «Lehman Brothers» Грин-спен признал, что он шокирован и не в силах поверить в произошедшее. Он сказал, что система его интеллектуальных воззрений рухнула… Однако к марту 2011 года Гринспен вернулся на прежние позиции, призывая остановить попытки (очень слабые) усилить финансовое регулирование после того, как кризис разразился. С финансовыми рынками все в порядке, писал он в «Financial Times»: «За очень редкими исключениями (например, в 2008 году) глобальная «невидимая рука» сформировала относительно стабильные валютные курсы, ставки процента, цены и зарплаты».

Эй, а как же катаклизмы, время от времени происходящие в мировой экономике? Политолог Генри Фаррелл быстро отреагировал на эти слова в своем блоге, предложив читателям привести другие примеры «очень редких исключений» (скажем, «за очень редким исключением, японские ядерные реакторы устойчивы к землетрясениям»).

Печально то, что мнение Гринспена получило широкое распространение. Лишь немногие финансовые теоретики изменили свою точку зрения. Непоколебимым остался Юджин Фама — автор гипотезы эффективных рынков. Он настаивает на том, что кризис вызван вмешательством государства, особенно ролью, которую сыграли компании «Fannie Mae» и «Freddie Mac» (большая ложь, о которой я говорил в главе 4).

Подобная реакция объяснима, хотя и непростительна. Для Гриспена и Фамы признание того, что рельсы финансовой теории завели нас далеко в сторону, равносильно признанию, что всю свою профессиональную карьеру они двигались в тупик. То же самое можно сказать о ведущих специалистах в области макроэкономики, которые несколько десятилетий пропагандировали взгляды на экономические механизмы, полностью опровергнутые недавними событиями, и которые тоже не хотят признавать свои ошибки.

Это еще не все. Упорствуя в заблуждениях, они способствовали снижению эффективности реакции на тот кризис, в который мы погрузились.

Шушуканье и смешки

В 1965 году журнал «Time» процитировал самого Милтона Фридмана, заявившего, что теперь мы все кейнсианцы. Потом Фридман пытался объяснять, что его неправильно поняли, но факт остается фактом: несмотря на то что Милтон Фридман был сторонником доктрины, известной как монетаризм и позиционирующейся как альтернатива идеям Кейнса, на самом деле основные положения этих теорий различались не так уж сильно. И действительно, когда в 1970 году Фридман опубликовал работу под названием «Теоретические основы монетаристского анализа» («A Theoretical Framework for Monetary Analysis»), многие экономисты были шокированы, до какой степени они оказались похожи на кейнсианскую теорию. Дело в том, что в 60-х годах ХХ века специалисты в области макроэкономики разделяли общепринятую точку зрения на рецессии, а расхождение во взглядах на надлежащую в этом случае политику отражало несогласие по практическим вопросам, а не глубокий философский водораздел.

Впрочем, с тех пор специалисты по макроэкономике разделились на две большие фракции — «приморских» экономистов (в основном из американских университетов на побережье), более или менее разделяющих взгляды Кейнса на причины рецессии, и «пресноводных» (в основном из университетов внутренней части страны), считающих такую точку зрения не просто неправильной — полной чепухой.

«Пресноводные», по сути, являются твердыми сторонниками невмешательства государства в экономику. Они убеждены, что настоящий экономический анализ начинается с догм — люди рациональны, и рынки работают. Эти предпосылки категорически исключают возможность экономического спада просто из-за недостатка спроса.

Но разве рецессии не выглядят как периоды, когда на всех, кто желает трудиться, просто не хватает рабочих мест? Верить в такое, не имея доказательств, нельзя, отвечают «пресноводные» экономисты. На их взгляд, стабильная экономика устроена так, что общий обвал спроса невозможен, а значит, его и не бывает.