Книга Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

А Виноградов не спеша застегивал брюки и ухмылялся:

— Ну, видишь, не так уж это страшно. Ты не забеременеешь, не бойся — я в тебя не кончал. Приведи себя в порядок, в кабинете я перепишу твое направление.

Обескураженная, абсолютно растоптанная грубым насилием, Аня заливалась слезами и повторяла про себя: «Он меня изнасиловал, он меня изнасиловал…» Одергивая платье, она увидела пятно крови на подоле. Боже мой, как стыдно! Как стереть, чтобы не заметили? Аня вылила на подол остатки недопитого чая — пусть лучше чайное пятно, чем ходить с пятном крови. Оправив мокрое платье, она причесала растрепанные волосы. Ей было горько, противно видеть его. Если бы можно было не проходить через кабинет!..

Он сидел за столом, все еще плотоядно улыбаясь, увидев ее, протянул к девушке руки:

— Ну, подойди, сядь ко мне на колени.

Она отпрыгнула, выставила ладони вперед, словно защищаясь.

— Ну, не хочешь, не надо. Значит, тебе нужно распределение поближе к Москве? Ты заслужила.

Она старалась не смотреть на него и даже не поняла, о чем с ней говорят. А Виноградов спокойно продолжал:

— Что ж, ты приятная девочка. Сейчас проверю, что я могу сделать для тебя. — И перешел на «вы»: — По списку вы уже распределены в Магадан. Что есть еще на букву «м»? Ничего. Но есть на букву «с» — Серпухов, это близко к Москве, всего сто километров. Согласны?

Она молчала, ей хотелось только одного: не видеть его.

— Я зачеркиваю вашу фамилию. Альтман, правильно я говорю — Альтман, да? Я зачеркиваю в графе «Магадан» и переписываю в графу «Серпухов». Готово. Вот вам новое направление, — и добавил: — Да не ревите вы, утритесь. Вы же получили, что хотели.

Что хотела?! Тут тихая Аня почувствовала отчаянную злость и подняла не него глаза:

— Я вас ненавижу! Почему вы сделали это со мной? Потому что я еврейка, да?.. Беззащитная еврейка?.. Вы думаете, что мы, евреи, беззащитные, да?..

Он ухмыльнулся:

— Ну-ну, не заводитесь. В любви еврейки не хуже других, даже еще слаще. Идите.

Больше часа Аня бродила по темной Москве, чтобы подсох подол, плакала и размышляла: «Он меня изнасиловал… изнасиловал… Наверное, если бы я была не еврейкой, он не поступил бы так со мной… Значит, еврейку можно насиловать?.. Я дура, я слабовольная, мне надо было сразу понять, зачем он позвал меня в заднюю комнату. Но я сделаю что-нибудь, чтобы отомстить ему, чтобы отомстить им всем за то, что они издеваются над евреями. Я сделаю что-нибудь…» А вот что сделает, Аня пока не знала[26].

На другой день Лиля ждала ее у себя на прощальную вечеринку, но Аня проплакала весь день и не пришла. И на последнее прощание с курсом тоже не пошла. Кошмарное чувство стыда и горечи не покидало ее: она — изнасилованная, обесчещенная, униженная… Все это подступало к горлу. Как она покажется своим однокурсникам? Они станут спрашивать, изменили ли ей место назначения, и она знала, что разрыдается при разговоре об этом…

19. Проводы Лили

Павел обрадовался возможности пообщаться с друзьями Лили:

— Я хочу увидеть тех, с кем ты провела свою студенческую молодость. Хочу сказать им, как Пушкин восклицал: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Ведь твои друзья — это будущее нашего общества. Мы с мамой не будем вам мешать, поздороваемся и уйдем в кино.

Лиля купила в Столешниковом переулке свежие пирожные, в Филипповской булочной — белые русские калачи, а в Елисеевском — ветчину. Домработница Нюша приготовила праздничный стол: испекла пироги с капустой и яблоками, расставила на столе тарелочки с нарезанной селедкой под постным маслом и кружками белого лука, шпротами, колбасой и сыром, а на середине стола красовались большие миски с винегретом и салатом. Лиля, благодарная своей бывшей няне, обняла ее:

— Нюша, дорогая, спасибо! Ты такая заботливая.

— Что ж, милая, нешто я для тебя-то не постараюсь? Селедочку-то я приготовила по-еврейски, научилась у Машеньки, твой матери, а она училась у своей матушки.

— Да, я люблю нашу домашнюю селедку. Все очень хорошо, только зачем так много?

— А это, касаточка, по русскому обычаю — надо чтобы стол от еды ломился.

— Это правда, по-русски надо, чтобы стол ломился?

— А как же иначе-то? Чтоб уважение гостям оказать. Вот уедешь в твою Лабанию…

— Албанию, Нюша.

— По мне все равно — Лабания ли, Албания… А вот как уедешь, там сразу отвыкнешь. За границей-то, говорят, всех мордой об стол потчуют.

Лиля рассмеялась:

— Что это значит, мордой об стол?

— А так вот, сидят за пустыми столами, хоть мордой об стол тычься.

— Нюша, я буду тосковать по тебе…

— Почитай, что и я по тебе истоскуюся.

— Ты, Нюша, маме помогай, она ведь больная, слабая.

— Да нешто я не знаю? Не брошу я ни ее, ни Павлика, отца твоего. Только жалко мне, что ты его не послушалась, не надо бы тебе уезжать. Отца не послушаешь — не будет тебе счастья.

— Нюша, милая, ты опять за свое? Ты мне это уже говорила. Но это же просто предрассудки. Все у меня будет хорошо.

— Ну, ладно-ть, ладно-ть, не серчай. Это я так, по-стариковски.

Мария и Павел сидели в своей проходной комнате, и гости шли как раз мимо них. Мария знала многих, но Павел видел ребят впервые.

* * *

В самом начале пришла Римма Азарова. Мария ей радостно улыбнулась, обняла:

— Риммочка, поздравляю тебя, вот ты уже и доктор!

Лиля кинулась ее целовать и в обнимку подвела к отцу:

— Папа, это моя самая близкая подруга Римма. Мы с ней неразлучные друзья, прямо на всю жизнь! Она очень помогла нашему с Влатко браку.

Павел и раньше слышал от дочери про Римму, она часто ссылалась на подругу: «Римма сказала…», «Римма считает…», и его это раздражало. Он недовольно спрашивал: «Что еще за оракул эта твоя Римма?» В манере ее поведения он видел налет вульгарности, а теперь еще Лиля заявила, что Римма помогла ей выйти замуж за этого албанца. Павел сразу подумал: «Лучше б она тебе не помогала», но улыбнулся и пожал Римме руку.

— А где же Влатко? — спросила Римма громким и довольно резким голосом.

— Он занят в посольстве, но обещал под конец прийти.

Полноватая Римма, с выпирающими бедрами, плотно затянутыми в короткую синюю юбку, в красной кофте с глубоким вырезом, так что видна ложбинка между грудями, с большими серьгами, тяжелым ожерельем и золотым браслетом, выглядела московской светской львицей. Ярко накрашенные губы, обильно подмазанные тушью и завитые ресницы, глаза в голубых тенях, выщипанные брови и нарумяненные щеки — все это делало ее старше других выпускников. Она и была немного старше, но такое количество косметики на привлекательном сероглазом лице еще больше подчеркивало разницу. В отработанных позах сказывалась эффектность женщины, сознающей свою красоту.