Книга Настоящее счастье - Алина Феоктистова

Нет, она просто никак не могла забыть Андрея и жила надеждой, что может произойти чудо и она сможет быть вместе с ним. Но ее надежда была так смешна и нелепа. Чуда не произойдет. Чудес вообще не бывает. И чем быстрее она станет женой Преображенского, тем лучше. Она, конечно, не любит его так, как надо любить, и, наверное, всегда будет любить Андрея, но она относится к нему как к другу, как к отцу, она благодарна ему. Ведь только он один по-настоящему понимает ее, не требуя от нее невыполнимого. Так зачем же обижать его отказом? Он считает, что в его положении солиднее иметь жену, чем любовницу. Но, скорее всего, он опять думает не о себе, а о ней. Он не хочет порочить ее в глазах общества, он заботится о ее репутации и о репутации ее родителей — ведь, хотя они и не поняли ее, она по-прежнему любит их. И, вероятно, он хочет, чтобы она помирилась с ними.

Что же, так тому и быть. Она сделает все, чтобы отблагодарить его за любовь к ней, за то добро, что он делает для нее. Тем более что тогда окончательно разорвутся все нити, связывающие ее с Андреем. Не останется ни малейшей надежды на то, что когда-нибудь они будут вместе. Хотя Преображенский и сказал ей, что она может встречаться с Андреем, если хочет, настолько сильно он любит ее, но она не из тех, кто может черной неблагодарностью ответить любящему человеку. Она запретит себе даже думать об Андрее, ведь она станет женой другого. Она будет думать об Александре Анатольевиче, стараясь сделать все, чтобы ему было хорошо с ней. Она сделает его счастливым и будет по-настоящему счастлива с ним. И начинать надо сейчас, когда она приняла это решение. Вот только если бы ее сердце слушалось этих разумных доводов и не так сопротивлялось. Но она справится с ним.

Наконец, когда все было готово, девушка поставила на поднос первые блюда и заставила себя улыбнуться, прежде чем войти в комнату. Ей это удалось, и она с веселым лицом зашла в гостиную и застыла на пороге, едва не уронив от удивления поднос. Улыбка сбежала с ее лица, уступив место искреннему недоумению. Майкл, сидя на коленях у Преображенского, расположившегося на диване, и ласково улыбаясь ему, нежно целовал его лицо. Услышав, как скрипнула дверь, он обернулся. А заметив испуг на лице Виолетты, испугался сам и, соскользнув с колен Преображенского, покраснел и направился было к дверям. Но режиссер, удержав его за руку, насильно усадил рядом с собой на диван и обнял за плечи.

— Вот и ужин готов, — весело произнес Преображенский, словно ничего не произошло. — Ставьте, Виолетта, тарелки на стол. Я голоден так, что могу съесть слона. А ты, Миша?

— Нет, спасибо, я не голоден. Я как раз собирался идти, — все еще красный от смущения, лепетал Майкл, порываясь встать.

— Не выдумывай. Ты потратил столько энергии на спектакле, что тебе просто необходимо восстановить свои силы. А моя жена — настоящая волшебница. Посмотри, как она постаралась украсить салат. Когда ты будешь его есть, ты не только получишь нужные калории, но и истинное наслаждение. А если тебе не сидится на месте, лучше помоги ей накрыть на стол. И возьми у нее из рук поднос. Она, кажется, решила его уронить.

Майкл встал и, не глядя на Виолетту, взял у нее из рук поднос, поставил тарелки на стол, а потом, продолжая смущаться, застенчиво спросил, хлопая длинными, загнутыми вверх ресницами:

— Чем я могу помочь вам?

Молодые люди, пряча друг от друга глаза, прошли на кухню.

Виолетта все никак не могла прийти в себя. То, что произошло в гостиной, было настолько невероятно, что она даже начала сомневаться: не пригрезилось ли ей увиденное? Но смущение Майкла доказывало обратное. Он возвращался с пустым подносом из гостиной и так жалко улыбался ей, что было понятно: она не ошиблась. Наконец она поставила на поднос бокалы для крюшона и маленькие коньячные рюмочки и вместе с юношей возвратилась в гостиную.

— Ну что, дети мои? Пришли в себя? Успокоились? — посмеиваясь, спросил их режиссер.

Он притянул Майкла к себе и опять усадил его рядом.

— Садись со мной, мы ведь так давно не были с тобой вместе, малыш. Все дела, дела… И вы, Виолетта, присаживайтесь, не стойте. — Он указал ей на кресло, подкатывая его к столику. — И перестаньте так испуганно на меня смотреть, словно я на ваших глазах превратился в крокодила. Вы ведь не глупая простушка из деревни, которой вбили в голову массу непреодолимых предрассудков. Вы умная воспитанная женщина, вы читаете книги, смотрите хорошие кинофильмы и, думаю, знаете, что любовь может прийти к лицам одного пола?

— Да, я знаю об этом, — сумела наконец выговорить Виолетта.

— Ну так сделайте милость, пожалейте меня, не смотрите на меня с таким ужасом. Улыбнитесь. Мало мне того, что Миша уже скоро месяц как терзает меня сценами ревности. Он возомнил, что я увлекся вами. Честное слово, с меня достаточно его глупостей. Вы в отличие от него умны. Так что возьмите рюмку. И давайте все вместе выпьем за успех сегодняшней премьеры. Я все-таки имею к ней прямое отношение. — Преображенский разлил по рюмкам коньяк и взял в руку одну из них. Майкл последовал его примеру.

Но Виолетта продолжала сидеть в оцепенении. Ей казалось, что она сходит с ума. Она никак не могла поверить, что все происходит в реальности.

— Виолетта, возьмите себя в руки. Посмотрите на вещи трезво, — в голосе Преображенского послышалась спокойная усталость, словно он безуспешно старался объяснить что-то непонятливому ребенку. — Вы только что восхищались гением Шекспира. Его пьеса заставила вас плакать и смеяться. А его имя должно было бы наводить на вас такой же ужас, с которым вы сейчас смотрите на меня. Но вы ведь читаете его книги, смотрите его трагедии. Миша, прочти, пожалуйста, нашей очаровательной даме сороковой сонет Шекспира. Может быть, ее хоть немного успокоят его великие строки.

— Хорошо, — послушно кивнул головой Майкл.

Он отсел от Преображенского на другой конец дивана и стал декламировать стихотворение. В его взоре, устремленном на режиссера, в его чуть дрожащем голосе была неподдельная любовь.

Все страсти, все любви мои возьми — От этого приобретешь ты мало. Все, что любовью названо людьми, И без того тебе принадлежало. Тебе, мой друг, не ставлю я в вину, Что ты владеешь тем, чем я владею, Нет, лишь в одном тебя я упрекну, Что пренебрег любовью ты моею. Ты нищего лишил его сумы, Но я простил пленительного вора, Любви обиды переносим мы Трудней, чем яд открытого раздора. О ты, чье зло мне кажется добром, Убей меня, но мне не будь врагом.

Звонкий голос Майкла смолк. Но юноша продолжал, не отрываясь, смотреть на Преображенского. Александр Анатольевич улыбнулся ему и жестом попросил сесть на прежнее место, рядом с собой.

— Ты так прекрасно читал, малыш, что я даже почувствовал себя в чем-то виноватым перед тобой. Словно эти строки были адресованы мне, настолько убедительно ты их произносил. Если ты сумел достичь такого актерского мастерства, то я клянусь, что помогу стать тебе великим актером. А если ты произносил их искренне, вспоминая наши с тобой недоразумения последних недель, то, повторяю, ты не прав. Я действительно был очень поглощен предстоящей премьерой, и не моя любовь к этой девушке, которая сидит сейчас рядом с нами, заставляла меня не встречаться с тобой. Я мог, я должен был думать только о спектакле, о том, чтобы он состоялся. Так что твоя ревность была необоснованной, — сказал Преображенский.