Книга Ола - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо еще, стена церковная близко оказалась. К ней и прижались.
– Однако, Начо, я отнюдь ничего не понимаю! – бормотал сбитый с толку Дон Саладо. – Неужто столь страшные злодеи обитают в этом мирном городке?
Я даже огрызаться не стал. Не до того было. Кого-то уже топтали – прямо у паперти, но большинство валило по улице – искать. С криком, с гиканьем, со свистом. Видел я, как конокрадов ловят, да разве с этим сравнишь!
Оглянулся я, думал толстячка увидеть, да где там! Сгинул лисенсиат.
– Кажется, у городских ворот есть харчевня, – вздохнул я. – Надеюсь, тамошний хозяин – не марран…
– И все-таки не понимаю, Начо, – Дон Саладо мотнул головой, словно шлем вдруг стал ему тесноват. – Ежели злодейство имеет место, то надлежит обратиться в королевский суд…
Под навесом, куда мы забрались, было пусто. В эту сиесту здешнему трактирщику не придется заработать. Ничего, вечерком наверстает, когда герои с победой вернутся и захотят жажду утолить!
Почему-то я думал, что вокруг будут кричать, вопить, проклятиями сыпать. Нет, тихо кругом, пустынно даже. Только где-то вдалеке вроде как шумок легкий.
– Если же в городе этом и вправду злодеи обретаются… – не унимался мой идальго.
– О чем вы, рыцарь! – вздохнул я. – Где-то за сотню миль кого-то зарезали, поэтому надо убить цирюльника Рисалеса да всех прочих, у кого носы с горбинкой? Какой суд? Вы не в сказке, идальго, тут великанов с василисками нет. Это Кастилия, ясно?
Зря я голос повышал! Бедный рыцарь даже отшатнулся, в глазах темных – испуг.
– Но я не понимаю, Начо! Ты хочешь сказать, что в нашей славной Кастилии, оплоте истинного благородства…
Тут уж и я не выдержал.
– Вы что, не слыхали, Дон Саладо, что в нашей славной Кастилии людей живьем палят? И не видели? Место такое рядом с Севильей есть – Кемадеро. Не бывали, нет? Красиво там, ухожено все, по бокам фигуры разные, вроде как пророки библейские. А как люди горят, знаете? Сначала одежа огнем идет, потом кожа лопается…
– Начо!
Его рука легла мне на плечо.
– Не надо. Я понял.
Веско так сказал, тяжело. Отвернулся я, чтобы лица моего он не видел, плечами дернул.
– Говорил ты, Начо, про учителя своего, коего падре Рикардо звали. Угадал ли я?
Да чего уж тут угадывать! Ведь не слепой он, Дон Саладо, а всего лишь сумасшедший…
– Он был марраном, сеньор. Даже не он – то ли прадед, то ли прапрадед. Его, падре Рикардо, обвинили, будто у него в задней комнате семисвечник стоит и еще что-то… Будто я в той задней комнате никогда не бывал! Не любили его попы за то, что с голытьбой, такой, как я, якшается, деньги все им раздает, кормит, лечит… Тогда, семь лет назад, в Севилье первый Акт Веры готовили. Никто и не верил вначале, что живых людей эти сицилийцы сжигать станут. Виданное ли это дело – живых! Поверили…
И снова – его рука на моем плече. И вроде как легче мне стало.
– Есть Бог, Начо! Есть Бог на небе!
– Так и падре Рикардо говорил, – согласился я. – На небе. Да только мы с вами – на земле пока что…
Только под вечер, когда уже в харчевню народ потянулся, нашел нас сеньор лисенсиат. Даже не он – мы его нашли. Идет, бледный весь, мантия его черная – клочьями, под глазом – пятно темное. Идет, мула в поводу тащит.
Окликнули. Поглядел на нас, ничего не сказал. Рядом сел.
Спрашивать не стали. Я лишь подумал, что у лисенсиатов этих одежа – один к одному, как у священников. Потому, видать, и жив остался толстячок. Поколотили только.
А вокруг уже кружки вверх поднимают. Поднимают – хвалятся: кому кости пересчитали, кого на балке потолочной подвесили, с чьей дочкой от души позабавились, под чью крышу петуха красного пустили. И мордатые эти, из Святой Эрмандады, тут же, и альгвазил здешний, порядка да закона страж.
Все постарались, все потрудились.
На славу!
– Еще месяц назад я думал, что хуже не будет, – наконец негромко проговорил сеньор Рохас. – А теперь вижу, что ад только начинается…
Хотел я возразить, да понял – нечего.
ЛОА
Подставляй скорей палитру!
Нам нужны иные краски,
Все вокруг переменилось.
Вместо желтого – зеленый:
Мандариновые рощи
Андалузии Приморской.
Золотой для апельсинов.
И лимонный – для лимонов.
В небо кинем больше синьки,
Не жалей! Ведь мы на юге,
Мы почти в гостях у мавров,
Что гнездо в Гранаде свили.
Только все цвета – по краю,
В середине будет черный,
Грязно-черный, цвета крови,
Что покрыла коркой рану,
Запеклась на ярком солнце.
А идти нам под чакону,
Под напев ее печальный,
Что на поминках играют,
Что у склепов ночью слышен,
В час для призраков привычный.
Зелень, спелые лимоны,
Синька, золота немного,
Чернота кровавой коркой
И чакона!
– Не встречали ли вы, рыцарь, во время своих странствий некоего Федерико Гарсиласио де Кордова? – поинтересовался я с самым невинным видом, на тучки, что по небу плыли, поглядывая.
– Как ты сказал, Начо? – встрепенулся Дон Сала-до. – Де Кордова, слов нет, род известный, более того, слыхал я, кто-то из этой семьи был возведен в достоинство маркиза, однако же ни с кем из де Кордова я не встречался, да и в свойстве с ними не состою.
Я кивнул, ничуть этим не удивленный, хотя следовало бы. Ведь именно к маркизу де Кордова направила барынька в маске моего калечного идальго.
Узнавать об этом было самое время – до поместья маркиза всего день пути оставался. Почти приехали.
