Книга Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

Мой язык нырял то глубоко, то не очень, я обходил все судно от носа до кормы. Она прижала мою голову к себе обеими руками, а я трудился, как каторжник экстаза, до тех пор, пока, наконец, человечку в лодке не стала угрожать опасность выпасть за борт. Я попытался взобраться на нее, но она держала меня с силой сумасшедшей амазонки. Вдруг ее спина изогнулась и она вскрикнула — точнее, приглушенно зарычала. Ее ногти глубоко впились мне в шею, и она продолжала удерживать меня прямо напротив раскаленного жерла вулкана. Ничего лучше этого уже быть не могло. «Любить тебя непросто», — вспомнил я песню Бонни Тайлер.

Я вытащил напечатанный лист из машинки, но выбрасывать не стал. Я перечитывал написанное при свете торшера, прихлебывал тепловатый кофе и нервно прохаживался взад-вперед перед темнеющим окном. Я ничего не понимал: все это выглядело как неуклюжая попытка написать горячий порнороман. Но это написал я, и выбросить эту страницу у меня почему-то не хватало решимости.

А что если окажется, что я отправил в помойку нового Генри Миллера? Швырнул в корзину Д. Г. Лоуренса? Как может сам автор решать, что плохо, что хорошо, а что и вовсе великое произведение? Нет уж, пусть это вырежет редактор. Или нет, в жопу редактора Пусть решают критики. А если критикам не понравится, то критиков тоже в жопу. Не было еще ни одного человека, который в детстве мечтал стать критиком. И памятника критику нигде не стояло и не стоит. И даже полового члена на критика не стояло и не стоит.

Я закурил и поставил еще кофе. Была половина третьего ночи, а я все еще мерил шагами свою квартирку, как заключенный камеру или как зверь клетку. В тот момент я очень хорошо понимал и заключенных, и зверей. Все это было ненормально, я сходил с ума: вместо того, чтобы спать ночью — мысленно выкрикивать обвинения редакторам и критикам, которых к тому же у меня пока и нет. Но в моих мыслях была и малая толика разума. Качество — это очень субъективное понятие, в отличие от количества. Если уж выбирать между ними, думал я, то я — за количество. Хорошо это написано или плохо — в конце концов, разницу увидит только жалкий писатель-неудачник, превратившийся в критика. А написать роман, если вас обуревают сомнения, невозможно. Да, самое драгоценное для автора качество — это отсутствие сомнений в том, что ты делаешь. И неважно, насколько ты талантлив. Если внутри тебя завелся голос, который нашептывает: «Это никому не понравится, это никто не купит», — то ты никогда не закончишь книгу. Будь ты хоть Оскаром Уайльдом, страдающим за решеткой, но если тебя посетили сомнения в том, что ты пишешь, то лучше заняться чем-нибудь другим. Например, подумать о том, не стать ли критиком.

Я отхлебнул подогретого кофе, закурил еще одну сигарету и принялся размышлять о том противоречии, с которым только что столкнулся. Два человека, заполонившие всю мою жизнь, давали мне прямо противоположные советы относительно моего романа. Клайд прямо говорила, что не хочет, чтобы я его писал — по причинам, которые она ранее объяснила. Фокс, наоборот, хотел, чтобы я писал, и утверждал, что в этом мое истинное назначение. На одном моем плече сидел ангел, на другом — демон, и каждый шептал мне в ухо свои мудрые советы. А что самого я чувствовал? Я чувствовал — впервые за семь лет — что не смог бы бросить этот роман, даже если бы захотел. Но я бы не захотел. Я ведь только начал! Может быть, размышлял я, писать его тайно, ничего не говоря Клайд? Но скрыть что-то от Клайд было нелегкой задачей — если учесть ее способность к обоснованным догадкам, а также к чтению мыслей. По крайней мере, моих мыслей.

Я не спал этой ночью не только из-за романа. Мне не давали покоя и откровения Фокса об обстоятельствах его знакомства с Клайд. Мне начинало казаться, что в их отношениях присутствует какой-то духовный инцест. Никак нельзя решить, кто из них старший, а кто младший, кто гуру, а кто ученик. И самое главное — нельзя решить, кто из них говорит правду бедному, одинокому Уолтеру Сноу. Клайд — обманщица, которая лгала мне во всем, что о себе рассказывала? Или она просто прикрывала историей про ярмарку свое неблаговидное прошлое героинщицы, и это можно понять? И что мне делать — разоблачить ее ложь или же продолжать подыгрывать еще какое-то время?

Сейчас, когда в комнате витает запах придуманного мною секса, было самое время поразмышлять об их совместном проживании — во всех смыслах этого словосочетания. Странно, что я до сих пор так и не расшифровал эти отношения. Ну, а если бы каждый из них рассказал мне совершенно непохожую на другого историю — кому бы я поверил? Может быть, эта парочка живет в свободном браке, и вся история со мной — просто начало грязного любовного треугольника? Или вся беда в том, что Уолтер Сноу начал морочить себе голову идиотскими вопросами? Или я начал морочить себе голову задолго до того, как встретил Клайд и Фокса? Ответов я не находил, а они были нужны мне отчаянно — без них роман было не закончить.

Вы можете спросить: если роман — это вымысел, то почему мне до зарезу понадобилась правда про Фокса и Клайд? Ответ на этот вопрос — тщательно охраняемый писательский секрет, который почти никто из авторов не соизволил раскрыть читателю. Вот и я, хотя не вижу сейчас поводов таиться, все-таки сомневаюсь, открывать ли вам коммерческую тайну? Так фокусники или следователи не любят объяснять свои трюки и методы расследований. Но почему бы и нет, блин? Что мне терять на этой Земле? Да вы и так уже давно догадались. Почему мне до зарезу нужна была правда? — Да потому, что все великие романы — это чистая правда.

Понятно? Вот почему Гудини и Шерлок и скрывали свои методы. Стоило только объяснить — и все бы заорали: «Да мы это всегда знали! Да мы тоже так можем!» Но на самом деле ничего они не знали и ничего они не могут, никто из них. Исключение составляют лица, предсказывающие судьбу на ярмарках.

XVII

Та встряска, которую я пережил, размышляя об отношениях внутри нашей троицы, не смогла заслонить впечатления от того, что мне было суждено пережить в Старом манеже следующим вечером. Уж не знаю, чего я ожидал. Наверное, раздачи бесплатного супа, которую устраивают бездомным нормальные американцы вроде меня, только на этот раз не без помощи кредитки Дональда Трампа. Но чего бы я ни ожидал, мои ожидания не оправдались, причем сразу в двух отношениях. Во-первых, выяснилось, что я недооценивал способности Клайд и Фокса увлекаться своими шуточками. А во-вторых, как все благонамеренные и имеющие крышу над головой люди, я недооценивал положение бездомных. Сделав эти два предуведомления о моем недостаточном понимании человечества, я могу сказать прямо, что праздник удался на редкость, пусть он и продолжался только одну ночь.

Если вы никогда не были в ночлежке, то вам, пожалуй, стоит туда зайти. А может, и не стоит. Во всяком случае, если побываете там, то запомните на всю жизнь. Впрочем, возможно, что причиной моего потрясения был контраст между местом и тем, что в этом месте имело место.

Писателю трудно передать в простых словах всю низость и все благородство человеческой природы. Внешне писательская работа очень простая: располагать слова в наилучшем порядке, все время переставлять их, прилаживать друг к другу, как делает свихнувшийся составитель кроссвордов. Задача писателя — преображать людей и события в буквы на бумаге, но так, чтобы имитация жизни захватила читателя, чтобы он забыл, что читает книгу. Это святая обязанность автора, от которой я, кстати, сейчас отступаю. Но простого желания увлечь читателя недостаточно. Нужна редчайшая в мире способность — писать легко, без ощутимых усилий. Стоящий писатель — это тот, чьи сочинения кажутся написанными без всяких усилий и в которых автор совершенно не стремится к тому, чтобы его герои походили на него самого. Или так: читатель с легкостью почитывает и не думает о величии книги. Или замечает, что книга хорошо написана, но как бы периферийным зрением. Он не знает, как мучился автор глубокой ночью, как без конца переставлял героев, словно шахматные фигуры, пока не возникло впечатление полной реальности происходящего. В наше время, когда все уже сказано и все уже сделано, автору остается только молиться, чтобы боги ниспослали ему одну хорошую строчку. А записав ее, вымаливать следующую.